Правила: заголовок темы должен кратко и понятно отражать ее суть, нельзя писать латиницей или заглавными буквами. Сообщение, ник, аватар не должны выделяться своими размерами или стилем написания от остальных, быть читабельными, написаны литературно и достаточно грамотно.
ВНИМАНИЕ! Уважаемые пользователи, указывайте в своем профиле e-mail для связи! В случае сбоя или ошибки (все не без греха) с Вами невозможно будет связаться и восстановить Ваши данные!
Я решила выложить книгу П. Ширяева Внук Тальони. Искала ссылку в инете,но так ничего и не нашла. Если кто найдет,то будет просто отлично. Ну а если кому-то не понравиться я все могу удалить.
Книга действитель достойна прочтения (это мое мнение). Лично я ее перечитала 2 раза.
Часть первая. 1. Наездник Олимп Лутошкин сидел у себя в столовой перед недопитым стаканом чаю, и у него было такое выражение лица, какое бывает у людей, потерявших последние деньги, когда за первым моментом испуга и отчаяния и часто нелепых попыток найти потерянное наступает безнадежное и злобно-сосредоточенное успокоение... На столе лежали счета от шорника, ветеринарного врача, от кузнеца, беговая размеченная программа этого воскресенья, а пальцы правой руки, вытянутой по столу, мяли записку от очаровательной Сафир, в которой она смешно напоминала, что "завтра вечером я именинница". Эту записку принес вчера Филипп, иарший конюх, и, передавая ее, напомнил: -Кузнеца онять встретил, лается и судом грозит. Откинувштсь на спинку стула, Лутошкин щурил глаза, и от этого сухое, красивое лицо его казалось злым и острым. Он уже думал, где бы достать денег. Эти думы, недававшие спать ночь, к утру осели безнадежной гущей; лишь изредка из этой гущи ядовитым пузырьком булькало воспоминание о деньгах, собранных им среди товарищей для больного наездника Гришина, и тогда Лутошкин скашивал глаза на лежавшую перед ним беговую размеченную программу и смотрел на нее так, как смотрит послушный охотничий пес на кусок мяса, который хозяин запретил ему трогать... Шестьсот семьдесят рублей, собранные для Гришина, лежали в ничном столике, в спальне, а сегодняшние бега при крупной ставке в тоталтзатор обещали хороший выигрыш... "Если зарядить во втором на Голубку все шестьсот семьдесят... Кобыла не имеет права проиграть!.. - Лутошкин зажмурился. - А если?.." Левая бровь болезненно поползла вверх; Лутошкин втал, подошел к болдьшому зеркалу и долго смотрел на искривленное усмешкой лицо. - ... Тогда под-лец! - раздельно выговорил он вслух и повторил еще раз это слово так, будто писал его крупными, жирными буквами: - Пп-о-дд-л-е-ц. "Хотя почему, в сущности, подлец? - неожиданно вынырнула откуда-то юркая мысль. - Проиграю - подлец, а выиграю - умница и честный? Чушь! Это же чушь, чушь,! и потом, по существу, - все подлецы! Кто не подличает? Не платить два месяца жалованья конюхам разве не подлость? В конце концнв все эти понятия о подлости и честности относительны... Мысли Лутошкина неодолимо устремились по пути переоценки всех ценностей. Он даже начал припоминать читанных на школьной скамье Шопенгауэров, Гартманов, Ницшей... Был шестой час утра. В передней скрипнула дверь. Старший конюх Филипп с немытым опухшим лицом и закисшими глазами вошел в столовую. - Кобылу-то собирать? - спросил он и, скнув, отвернулся, по-собачьи виновато, от Лутошкина. Заострившимся взглядом Лутошкин впился в его лицо и с тихой угрозой застучал по столу пальцами: - Если ты... еще раз заявишься на конюшню пьяный - выгоню к чертовой матери! Понял? Округлое свекольное лицо Филиппа приняло плаксивое выражение. Он съежился, словно ему вдруг стало холодно, и хрипло заговорил: - Что вы, Алим Иваныч?! Одной росинки во рту не было!.. Будь я просклят, ежели... - Сукин ты сын, во что! - встал Лутошкин и, сунув в карман кителя секундомер, вышел во двор. - Корм проела кобыла? Филипп пренебрежительно сплюнул: - Ко-орм?! Она кормушку могёт слопать, не то что корм! Заморенная, дьявол! На мое рассуждение, Алим Иваныч, толков из нее никаких не должно выйтить: и скучноватс, и ребра мало, и... - Помолчи, без тебя разберемся! - оборвал его Лутошкин. Не отвечая на поклон двух конюхов, чистивших сбрую, он прошел в конец конюшни, к крайнему деннику. Уткнув понурую голову в угол, серая кобыла даже не оглянулась на вошедших в денник наездника и конюха. Она казалась еще худее и унылее, чем вчера, когда ее привели. У Лутошкина неприятно засосало на сердце. "Пожалуй прав Филька, - ни рожи, ни кожи..." - Собирай! - хмуро приказал он, выйдя из денника. Филипп и оба конюха начали готовить серую Лесть к запряжке. Лутошкин стоял тут же и изредка бросал приказания: - Спусти бинт! - Ногавки давай! - Чек! По мере того как кобылу, словно невесту к венцу, облачали в беговой наряд, ее понурость исчезала; она заметно оживлялась, и в кротких влажных глазах зажиаглись огни. Уши, вздрагивая как стрелки компаса, настораживались, нервные и чуткие к каждому звуку и к каждому движению конюхов. По тонким и сухим передним ногам пробегала чуть заметная дрожь. Из-за решетчатых дверей денников другие лошади смотрели с пугливой внимательностью на свою подругу, и некоторые их них били копытом в деревянный пол. Лутошкину понравилось, что кобыла спокойна и то же время чутка той чуткостью, которая сразу говорит наезднику об отдатливости лошади в работе и указывает, что у нее "много сердца". Как всякий наездник, он терпеть не мог лошадей тупых, "без сердца", хотя на то, что человек с огромным аппетитом вынужлен удовлетворять свой голод неприятным блюдом... Наблюдая за Лестью, Лутошкин вспомнил слова больного Гришина, по рекомендации которого владелец поставил а его конюшню эту лошадь: "Кобыла страшного класса! Держись обеими руками за нее..." Спустя полчаса он въезжал на беговой круг. Огромное просторенство ипподрома, похожее на овальное блюдо, было ярко озарено утренним солнцем. Усыпанная желтым песком беговая дорожка, красиво оттенялась сочною зеленью газонов и цветнико в центре круга. Взад и вперед проносились "американки" : шла обычная работа лошадей. Лутошкин подобрал опущенные ноги и стал укорачивать вожжи. Лесть заиграла сторожкими ушами и, словно белерина, начинала перебирать ногами, когда навстречу или перегоняя проносилась "американка". Лутошкин оглаживал ее голосом и успокаивал. Наездник Синицын, на вороном машистом жеребце, догнал Лутошкина и, скользнув взглядом по худой и лохматой Лести, насмешливо буркнул: - С бойни? Лутошкин промолчал. Лишь вожжи чуть дрогнули в рука, будто хотел он ударить кобылу...
Синицын никогда не пропускал случая посмеяться над Лутошкиным. Малограмотный, бывший лихач-извозчик, он не мог простить наезднику Лутошкину его интеллегентности, не мог примириться с тем, что Лутошкин когда-то учился в высшем учебном заведении и один из всех наездников посещал театры и концерты. "Ба-арин1" - часто язвил Синицын, намекая на его происхождение, и этим словом бередил самое больное место в самолюбии Олимпа Лутошкина. Лутошкин был незаконным сыном дворянина-помещика Варягина, владельца захудалого конного завода в Рязанской губернии. Чудак Варягин питал напонятную страсть к античному миру, и в его конюшне все жеребцы носили громкие имена богов, а кобылы - богинб: Юпитер, Посейдон, Зевс вороной, Астарта, Венера серая, Венера караковая и так далее. Прижив с вдовой своего бывшего кучера Ивана Лутошкина, скотницей Марфой, сына, Варягин окрестил и его Олимпа и взял к себе в дом на воспитание. Вся нелепость последуюшей жизни Лутошкина, рожденного на скотном дворе от барина и скотницы, была как бы заранее предугадана и зафиксирована в этом сочетании чисто мужичьей фамилии и громкого имени взятого из учебника истории Древней Греции. Чудак Варягин скончался без предупреждения на конюшне в тот самый год, когда Олимп, окончив реальное, поступил в Горный институт и ревностоно занялся восстановлением запущенного конного завода, но вскоре с позором был изнан из имения законными наследниками, появившимися неведомо откуда в образе двух престарелых дев. Старасть к лошадям определила дальнейшую судьбу Олимпа Лутошкина: из Горного института он превратился в наездника... Согрев кобылу маховой ездой на полный круг, Лутошкин вынул секундомер и, заложив его в ладонь левой руки, принял кобылу на вожжи. Лесть словно ждала этого: сразу подобралась, нетерпеливо мотнула головой, прося свободы, и, переменив ногу, вытянулась в неодолимом устремлении вперед. все еще боясь разочарований, Лутошкин невольно сдерживал ее и напряженно присматривался к движениям, но, видя, как свободно она выносит перед, отмечая мощный отхлест задних ног, он незаметно для себя отдавалсярастущему в нем восторгу и, забывая все сомнения, все заботы и все, что оставалось позади, слился в одно с лошадью и неуловимыми для постороннего глаза движением рук постепенно давал кобыле волю, чувствуя в ней огромный запас резвости. Сделав четверть круга, повернул назад, к старт, и у стоба, щелкнув секундомером, выпустил кобылу. Лесть приняла первую четверть круга в такую страшную резвость, почти невероятную для неработанной лошади, что Лутошкин не поверил секундомеру и лишь на прямой у полукруга, снова взглянув на секундомер, убедился, что ошибки нет... Гришин сказал правду: серая кобыла была страшного класса. Ноги упиравшиеся в американку, задрожали и, скользнув, повисли вниз, сразу утратив упругость и силу; на лбу выступил обилный пот. Лктошкин слушал, как колотится у него сердце. К горлу подкатывал комок. Он сдержал кобылу, прерводя ее на легкий трот. Почти сейчас же вырос рядом с ним вороной, блещущий порядком жеребец Синицына. Некоторое время Сигицын ехал рядом, ухо в ухо, внимательно присматриваясь к кобыле, потом спросил: - Откуда кобыла-то? - С бойни! - срывающимся голосом ответил Лутошкин и съехал с круга. Филипп и оба конюха встретили его у самых ворот двора. Обычно Лутошкин, въехав во двор, тут же, у ворот, слезал с американки и передавал лошадь конюхам. Но на этот раз он подъехал к самой конюшне. Филипп, не знавший результатов проездки, мгновенно понял, в чем дело, и, хотя и сгорал от любопытства узнать, как едет кобыла, ничего не спросил и, отстраняя конюхов, сам начал распрягать ее. Освобожденная от бегового наряда, Лесть опять приняла свой понурый вид, как до езды, в деннике. Специальным дереванным ножом Филипп быстро и ловко соскоблил с нее пот, вытер саломой и набросил попону. Конюхи тем временем разбинтовывали ноги. Когда Филипп передал конюху подов для проводки, Лутошкин остановил конюха: - Подожди!.. - Растирание? - догадался сразу и не дал договорить ему Филипп и зарычал на конюха: = Какого же черта ушами хлопаешь? Давай флюид! Закатив рукава выше локтя, он с необычайным уердием начал растирать суставы и сухожилия покорно стоявшей Лести составом из свинцового сахара, настойки опия и воды. Лутошкин ходил вокруг лошади и указывал: - Забирай повыше! Вот так! Сильнее три, пониже, хорошо... - Бинты-ы-ы! - начал командывать Филипп конюхам, кончив растирание. - Да смотри у меня, по сторонам не зевать, поведешь на проводку. Знаю я вас, чертей!.. Здесь, по двору. проваживай, на улицу не выводи!.. - Слушаюсь, Филипп Акимыч! - Повод-то возьми покороче, распустил, как слюни... Конюх вывел кобылу. Филипп сполоснул из ведра руки, вытер их о штаны и взлянул на Лутошкина. В его заплывших от постоянного пьянства глазах был теперь один вопрос: " Как едет кобыла?" Вопрос невысказанный, сидевший гвоздем в мозгу с того самого момента, когда Лутошкин въехал после проездки во двор и не сдал конюхам лошадь, а сам подъехал на ней к конюшне. Этот вопрос имел для конюха такое же огромное значение, как и для наездника. В глубине души Филипп рассматривал страшего конюха даже выше наездника. - Лошадь бежит от порядка, в каком она ест, а порядок от конюха! - говаривал он частенько и свое постоянное пьянство объяснял отсутствием высокого класса в конюшне Лутошкина. - Очутись, к примеру, в деннике у меня Крепыш... Да будь я проклят, ежели одна росинка капнет мне в рот!.. Круглое лицо Филиппа отображало такое мучительное любопытство, его рот был так выразительно раскрыт, и так уморительно вздрагивала на кончике ноздреватого носа крупная капля пота, что лутошкин невольно рассмеялся, но все-таки ничего не сказал, и играя хлыстом, вышел из конюшни. Молча Филипп пошел за ним, в пятку, как пес. Удверей дома Лутошкин, не смотря на Филиппа, уронил куда-то в сторону: - Кобыла сейчас должна приехать без сорок... Филипп снял картуз с надорванным козырьком и перекрестился.
Сообщение: 26
Зарегистрирован: 30.11.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
0
Отправлено: 04.06.09 18:19. Заголовок: ..
2.
Войдя в столовую, Лутошкин бросил на стул картуз и хлыст и взволнованно зашагал из угла в угол. Глубоко запрятанная, всегда жила в нем надежда на какую-то удачу, которая должна, наконец, разрубить, не только гордиев узел векселей, расписок и неоплаченных счетов, но и выдвинуть его в первый ряд классных наездников. Присутствуя в большие беговые дни на ипподроме при триумфах других наездников, он испытывал мучительное чувство бессилия из злобы. Его конюшня в ряду других была лохмотьями нищего, случайным сбродом посредственных лошадей, принадлежавших мелким охотникам. Дай ее в руки самого Вильяма Кэйтона – и его громкая слава погасла бы, как лампа без керосина. В такие минуты ему хотелось крикнуть рукоплещущей тысячной толпе зрителей, и труимфатору-наезднику, и миллионеру-владельцу какую-то оскорбительную правду, правду голодного – сытым, нищего – богатым; ту правду, которую впервые он познал в тот памятный день, когда ему сказали, что у него нет ни отца, ни имения и никакого права на жизнь… - Твоя мать, голубчик, скотница!.. Какой же ты студент и наследник? Иди на конюшню! Как часто потом, сталкиваясь с владельцами-конозаводчиками, о припоминал этот день, припоминал два ехидно-ласковых старушечьих личика, обрамленных кружевными чепцами, запах одеколона и валерьяновых капель и пухлую маленькую ручку, протягивавшую ему пятидесятирублевую бумажку. - Вот тебе, голубчик, на расходы, поезжай отсюда с богом. И это припоминание жгло, мутило мысль; и богач-конезаводчик не понимал, почему это наездник Лутошкин вдруг в середине делового разговора круто обрывал речь, бледней и назначал за работу лошадей такую бешеную цену, которой позавидовал бы сам Вильям Кэйтон, а на высказанное удивление отвечал высокомерно: - Хотя я только конюх, но дешевле вы меня не купите… Да и вообще я разговаривать с вами не же-ла-ю, поняли? И уходил. Уходил к какому-нибудь выскочке владельцу из мелких мещан и, презирая их в глубине души, соглашался на нищенское вознаграждение, служил им и выезжал на ипподром на беспородном сброде, почти никогда не выигрывая первых призов и не зная восторгов победителя… Серая Лесть пришла вдруг, слово из сказки… В том, что она была лошадью исключительного класса, Лутошкин не сомневался. Перед ним теперь вставал другой вопрос: как сделать так, чтобы Лесть осталась у него в конюшне? Случайным владельцем кобылы был торговец из Замоскворечья. Тип таких владельцев был слишком хорошо знаком ему. Лошадь для них – только товар. В них не было страсти. Как монета с орлом и решкой, их мир был двусторонний: купить, чтобы продать, и продать, чтобы купить. И если сейчас Лутошкин пошел бы к хозяину Лести и рассказал бы ему об исключительном классе кобылы и о бесспорности ее беговой картеры, в этом приземистом лабазнике с неподвижными серыми глазами отложилось бы от всех его рассказов только одно слово: барыш… Назавтра он начал бы искать покупателя, а так как репутации классного наездника у Лутошкина не было, то новы владелец Лести мог бы в любое время отобрать ее у него. Остановившись у раскрытого окна, Лутошкин долго смотрел на кобылу, проваживаемую конюхом по двору. Накрытая попоной, Лесть смиренно шагала, взад и вперед и, вытягивая шею, пыталась ущипнуть зеленую травку. Ей не было никакого дела до вопросов и сомнений человека, пытливо наблюдавшего за ней из окна маленького домика в глубине двора. Соскучившись от бесцельного хождения по двору, она потянулась к голове конюха, губами стянула с него картуз и бросила. Лутошкин улыбнулся и крикнул конюху; - Пошли ко мне Филиппа! Присев к столу, он набросал телеграмму владельцу конного завода Аристарху Сергеевичу Бурмину: Продается кобыла от Горыныча и Перцовки. Срочно отвечайте. Лутошкин. Бурмин был фанатиком орловского рысака и кобылу с такой породой не мог упустить в другие руги. Лутошкин это знал. Был он уверен и в том, что Бурмин согласится на его условие: не отдавать кобылу в работу никому, кроме него. - У тебя деньги есть? – спросил он вошедшего Филиппа. – Отправь срочную телеграмму. Да смотри языком не трепи! - Аль я совсем уж глупый, Алим Иваныч?! – весело обиделся Филипп. – На этом деле вырос! Лутошкин помолчал, побарабанил пальцами по столу и нерешительно добавил: - Зайди, Филя, к Семену Прохорычу… Попробуй хоть полсотни перехватить, а? Филипп мрачно засопел. Телеграмму свертывал долго и тщательно, не глядя на Лутошкина. Потом решительно выговорил: - Не даст. Лутошкин скользнул взглядом по размеченной беговой программе на столе. Покосился на нее и Филипп. - А если к Володьке? – еще нерешительнее сказал Лутошкин. - Этот сам будет играть. Перед бегом у него отец родной наплачется из-за копейки. Нипочем не даст! Уж лучше к Семену Прохорычу попытаться… Только на мое внимание – не даст! Зайти мне, конечно, ничего не стоит, но только не даст. - Зайди, Филя… Скажи – до завтра, завтра отдам!.. - Сколько просить-то? – вздохнул Филипп. - Полсотни… Иль проси всю сотню, завтра отдам, обязательно отдам! За дверью спальни послышалась возня, и оттуда высунулась пепельная голова Елизаветы Витальевны. Филипп поспешно вышел. Болезненно-брюзгливым голосом Елизавета Витальевна спросила: - Ты уходишь? Оставь, пожалуйста, мне денег. Ты же знаешь, у меня нет ни копейки! - Денег у меня нет, - отрезал Лутошкин и взял со стула картуз и хлыст. Ненавидящими глазами Елизавета Витальевна спилась лицо мужа. Лутошкин следил за ее вздрагивающими губами и, угадывая слова, готовые с них сорваться, криво усмехался, а когда Елизавета Витальевна, ничего не сказав, хлопнула за собой дверь спальни, он шагнул к двери огромным, неслышным шагом и припал к ней ухом. Мгновение он оставался так, сдерживая дыхание, согнутый, без движения… И вдруг хлыст дрогнул в руге и зловеще, словно хвост у кошки, заиграл кончиком по полу… Лутошкин ударом кулака с треском распахнул дверь. - Что вы сказали? Повторите, что вы сказали! – хрипло выкрикнул он, подступая к Елизавете Витальевне, стоявшей перед постелью спиной к нему. – Ну? Не хотите! Нет? Нет? Хам! Мужик! Так вы сказали? Так?! Искаженное, бледное лицо Лутошкина было страшно. Елизавета Витальевна повернулась к нему и, смотря на вздрагивающий хлыст в его руке, тихо проговорила: - Не бей! Некоторое время они оставались так, друг против друга. Елизавета Витальевна неотрывно смотрела не хлыст, и спина у не была сгорблена. - Не бей! – повторила она еще тише и вдруг, надломившись, села на неубранную постель и заплакала. Резким движением Лутошкин дернул ящик ночного столика и, выхватив оттуда сверток с деньками, собранными для больного Гришина, вышел из спальни. В конце Башиловки Лутошкина догнал запыхавшийся Филипп. - Телеграмму сдал, Алим Иваныч, квитанция вот, ну а прочее… - Ничего не достал? - Ни-и… и слушать не хочет! - А у тебя есть деньки? - Какие у меня деньги? Одиннадцать рублей всего. - Давай их сюда. Филипп почесался и полез в карман. - Эх, хотел на Самурая поставить, глядишь – пятерочку подработал бы!.. - Ла-адно, твоё от тебя не уйдет! Отнеси сейчас эти деньги Елизавете Витальевне, скажи – дома обедать не буду… Яшку не видел? - Видел. К Митричу пошел. Третьеразрядный трактир Митрича, неподалеку от ресторана «Яр», был излюбленным местом наездников; в свободное от работы время с утра и до ночи велись здесь споры о лошадях, наездниках, конюшнях и заводах, рассказывались случаи из жизни ипподрома, устанавливались генеалогические линии рысаков, и без конца пился чай, этот неизменный наезднический напиток. Хозяин трактира, приятный, круглолицый Митрич в клетчатом жилете зимой, а летом в шитой малороссийской рубахе, познаниями в иппологии мог щегольнуть перед любым профессором и беспроигрышно играл в тотализаторе каждый беговой день. Увидя входившего Лутошкина, едущего в этот день на верном Самурае, Митрич с почтительностью потряс ему руку. - С праздничком, Олимп Иванович! Лутошкин, ища глазами Яшку Гуськова, рассеяно ответил на приветствие Митрича, но Митрич прилепился пластырем: - Едете сегодня, Олимп Иванович? Вне конкуренции должны приехать, жеребец-то у вас в поря-адке! Много за него, конечно, не дадут, фаворит будет на тридцать с полтиной… Гуськов пил в углу чай. Лутошкин подсел к нему и заказал коньяку и лимонаду. Выждав, когда отойдет Митрич, он посмотрел в красивое цыганское лицо Гуськова и тихо сказал: - Есть дело! Блестящие глаза Яшки заиграли, и забегали по соседним столикам. Он придвинулся ближе. Лутошкин налил в стопки коньяк и лимонад. Митрич, наблюдавший за ними из-за стойки, вдруг забеспокоился. Тихий разговор за уединенным столиком двух наездников, едущих в одном и том же заезде, навел его не размышления, от которых приятно защемило под ложечкой, а шитый ворот малороссийской рубахи вдруг показался узким… «Сплав?» (сговор, сделка.), – радостно отпечаталось в его мозгу чудодейственное, всеобобщающее слово. Но следом пришли другие, расхолаживающиеся мысли, целый ряд увесистых и, казалось, неопровержимых соображений. Беговую программу этого воскресенья Митрич знал наизусть. В пятом заезде шло шесть лошадей. Первым номером не сером Самурае ехал Лутошкин, третьим номером на рыжей Заре – Яшка. Проиграть на Самурае Заре Лутошкин не мог без риска быть уличенным в сговоре с Гуськовым. После такого проигрыша владелец Самурая наверняка отберет его у Лутошкина, тем более что в руках прежнего наездника Гришина Самурай не знал проигрыша. А без Самурая Лутошкину – хоть закрывай конюшню, остальные лошади у него барахло… «Но Лутошкин до зарезу нуждается в деньгах! – возразил сам себе Митрич. – Сидит без копья, Филька обегал всю Башиловку». - На Самурае я выиграю, как хочу, - тихо говорил между тем Лутошкин Яшке, - всех за флагом брошу… Тебе второго места не видать. Понял? - Понимать тут нечего! Лутошкин залпом выпил стопку и впился глазами в лицо Гускова. - А жеребец у меня сегодня может не заладить, - проговорил он, подчеркивая последнее слово, - первую четверть приму порезвей, все сдохнут. После такого приема Самурай будет на сбою… Понял? Если ты побережешь кобылу с приема… Гуськов метнул воровским взглядом по сторонам и чуть заметно кивнул головой. - Заметано? – одними губами спросил Лутошкин. - Поехали! – так же тихо ответил Яшка. - Олимп Иванович, - заискивающе заговорил Митрич Лутошкину, когда тот поднялся ухолить, - так мы уж на вас, как в банк… Его карие глаза прыгали от Лутошкина к Гуськову, ища ответа на неразрешенный вопрос: «Кто?.. Самурай или Заря? Лутошкин или Яшка?» - Да ведь разыграют, сволочи, получишь свою десятку обратно! – зевая, ответил Лутошкин. - Мы за большими рублями не гонимся, Олимп Иванович! Уж очень лошадку-то у вас верная, Олимп Иванович! На Яшу я вот и полтинника не поставлю… За коньяк Лутошкин расплачивался деньгами Гришина. Вынул из кармана все шестьсот семьдесят рублей и долго рылся в пачке, ища пятерку. У Митрича запрыгала правая бровь. Он был уверен, что Лутошкин без денег… Проводив Лутошкина до двери, Митрич сел у столика, за которым только что сидели два наездника, и мучительно задумался…
Придя на бег, Лутошкин разыскал в рублевых местах барышника Арона и сунул ему шестьсот рублей. - В пятом заезде поставь на третий номер. Тут ровно шестьсот. Арон выкатил глаза: - На Яшку? - Да. - На Зарю?! Арон торопливо проглотил слюну и забормотал с такою поспешностью, будто во рту у него была швейная мастерская: - Шестьсот рублей та-ки-е деньги, ай-ай-ай! Заря была же только без тридцати семь, она же никакая лошадь, когда едет Самурай, она же сдохнет на первой четверти; хорошенькое дело будет, если она придет, когда едет ваш жеребец. Какой же дурак так думает?.. - Жеребец не ладит, - мрачно сказал Лутошкин. - Самурай не ладит?! – удивленно подхватил Арон. – Но я же, Арон, вот этими собственными глазами видел его на проездке, и он шел, как Вильгельм по несчастной Бельгии… - Ладно! – оборвал его Лутошкин. – Потом поговорим! На третий номер в пятом. - А если застраховаться в двойничке? – предложил Арон, но Лутошкин только поморщился. Когда Арон повернулся уходить, Лутошкин остановил его и, порывшись в кармане, вынул еще несколько бумажек. - Тут вот еще шестьдесят рублей, поставь и эти… Не оглядываясь, Лутошкин пошел в наездническую. На лестнице до его слуха дошла кем-то брошенная фраза: -…может прийти Ветелочка. Кобыла те-емная… Лутошкин вздрогнул, словно его ударили, и остановился. Перед ним возник образ вороной ладной лошадки, недавно появившейся на ипподроме и принадлежавшей никому неизвестному В.К.Кокореву. Ветелочка шла в том же пятом заезде. Ехал владелец. Обернувшись назад, он увидел на площадке лестницы двоих, по одежде и по лицу принадлежавших к людям откуда-нибудь из Замоскворечья, близ Конной площади, которые неизвестно как ухитряются пронюхать о самых сокровенных замыслах наездников и владельцев, знают наперечет всех лошадей ипподрома, их порядок и играют почти без проигрыша в тотализатор; грубые, самоуверенные и наглые, с воловьими бритыми шеями, в суконных картузах, они заполняют дешевые места трибун и яростно освистывают наездника, если он случайно обманет их ожидания. Первой мыслью Лутошкина было подойти к ним и спросить о Ветелочке, узнать хоть что-нибудь о вороной кобылёнке… Пусть они ничего не скажут: одного намека, выражения лица было бы для него достаточно. Один из них был высокий и весь жесткий, с коротко подстриженной огненной бородкой; другой – в летней поддевке нараспашку, ярко-румяный, стоял, широко растопырив ноги, и ковыряя в носу. - Ее и надо сыграть. Полсотни поставим, а Кокорев подгадить не должен! – произнес высокий тем же самым гнусящим голосом, каким была произнесена услышанная Лутошкиным фраза. - Я – как ты, Максим Семеныч, по четвертному, значит? – отозвался другой. В мыслях Лутошкина все перемешалось… Заря, Самурай… Яшка, и больной Гришин, и именины Сафир; и над этой сумятицей, словно зловещая световая реклама в движении и шуме ночной жизни, два слов: «Кобыла те-емная…» Шесть сот семьдесят рублей, собранные для больного Гришина, унес Арон, а с бегового круга уже доносились удары колокола, возвещающие начало бегового дня…
Отправлено: 06.06.09 11:39. Заголовок: Еще про Петушка кто ..
цитата:
Еще про Петушка кто бы выложил, тоже достойная книга.
Книга называется "Русский рысак Петушок", автор В. Н. Боровик" Есть очень хорошая книга Бардина Б. В. " Изумруд, Браслет и другие..... В нее входит: "Холстомер", Толстой Л. Н., "Рыжие,гнедые, серые, вороные..." Куприн А. И., "Изумруд" Куприн А. И, "Браслет 2"Л. В. Брандт., "Внук Тальони", и естественно Петушок, Еще очень много иформации про создание орловцев и русских рысаков, много фактов и описание беговой карьры очень извесных рысаков. Класссная книга 1990 года издания.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 30
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
а вот до книги руки никак не доходят...
А что за книга? У меня есть Браслет 2. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума