Отправлено: 26.06.09 12:09. Заголовок: Рассказы Алены Мороз

Случайно наткнулась на чудные рассказы белорусской писательницы Алены Мороз.
Пишет про себя рассказы из жизни, про реальных людей и лошадей.
Здесь выложу про рысака, очень за душу берет. Много еще на ее сайте click here
И книга оказывается даже есть.

 Отправлено: 26.06.09 12:12. Заголовок: ШКВАЛ. НАЧАЛО ИСТОРИ..

ШКВАЛ. НАЧАЛО ИСТОРИИ

Уже не помню, как и почему, но в поисках первой своей лошади, я оказалась в Крупках. Там, при овощебазе, располагалась большая (и ныне уже несуществующая конюшня), где вперемешку тренировали и разводили орловских рысаков, тракенов, гановеров, украинцев – словом, все, что удалось где-то когда купить и привезти.

Дела на конюшне к моменту моего первого там появления шли не слишком хорошо. Кормов не хватало, и даже летом многие лошади выглядели худыми. Тренер, разругавшись с начальством, сбежал на заработки в Россию. Помещение конюшни было темное и, как выяснилось впоследствии, у многих выкупленных оттуда лошадей оказались серьезные проблемы со зрением.

Но все это я узнала позже. А тогда…
Тогда мне вдруг вывели из темного прохода самую красивую лошадь на свете: очень тоненького изящного светло-серого жеребца орловской рысистой породы. С редкой красоты головой и необыкновенной гармоничностью сложения. Араб да и только! И его в самом деле многие принимали за араба, пока жеребец не начинал двигаться. Ибо движения у него были 100% рысачьи.

-- Он прыгает?, -- спросила я.
-- Еще как! И на соревнования уже свозили несколько раз. 120 маршруты выигрывал. А на тренировках 160 прыгаем.

Наверное, услышь я такое про четырехлетнего (!) коня сегодня, развернулась бы и бежала без оглядки. А четыре года назад просто не поверила – в первую очередь потому, что цена в 1000 долларов за так высоко прыгающую лошадь показалась мне очень заниженной.

-- Покажите, -- потребовала я.
И мне и в самом деле показали.

Поставили прыжки. Я лично подошла и проверила: и в самом деле похоже на 160. Сама я ростом около 165 сантиметров, и верхняя планка выставленных барьеров была лишь немногим ниже моей макушки.

Пока я ходила проверяла, разминка закончилась (прошло от силы пять минут) и коня повели прыгать.

Эх, богаты мы задним умом! Сколько раз потом я каялась, что не остановила это безобразие. Сама не знаю почему. Не знала, что так нельзя? Не решилась спорить с «мастером», как представилась мне девочка, лет на пять младше меня самой? Ждала чуда?

Словом, они и в самом деле эти 160 отпрыгали. По, моему, к огромному удивлению девочки и самой лошади.

Ах, как старался Шквал! Жеребец с самым большим, просто невероятным сердцем!
Прыгать он не умел. И высоту эту, подозреваю, видел впервые. Но старался. Очень старался. Поджав от ужаса хвост, он стремительно бросался на препятствие. В метре от него становился. И сам себе не веря, с места делал силовой прыжок. И прыгал чисто, гибко, извиваясь всем телом и старательно подгибая ноги…

Уже потом мне расскажут, что до этого его несколько раз показывали ратомским конкуристам. На меньших высотах, но Шквал и с ними справлялся плохо. Небрежничал. И впечатление производил очень невыгодное.

Что произошло в тот день? Конь, как об этом любят писать в романах люди далекие от конного спорта, сам себе выбрал владельца? И продемонстрировал перед ним больше, чем могли его хилые мышцы и несформированные суставы?
Я не верю в романы, и стараюсь не очеловечивать лошадей. Но я смотрела их десятки до встречи со Шквалом. А десятки людей смотрели его. Но то, что это будет моя САМАЯ-САМАЯ лошадь было понятно сразу – еще до того, как на нем начали прыгать, до того, как я села на Шквала верхом, вопреки тому, что сказал ветеринар…

Под верхом, к стати, Шквал мне не понравился. Рысь у него была неплохая, ритмичная и удобная, но вот галоп… Какой-то очень размазанный, болтающий, неудобный…
Зато понравился спокойный характер Шквала. На поле кроме препятствий находился табунок кобыл с жеребятами. А серый жеребец даже не обратил на них внимание (отмечу, что случилось с ним это в первый и последний раз. Видимо, в силу его истощенности – потому что больше никогда ни спокойным, ни равнодушным к «прекрасному полу» этот жеребец не был).

В тот день мы должны были посетить еще одну конюшню. И родители уговорили съездить меня туда. Тамошние дончаки – лоснящиеся, золотисто-рыжие, с добрыми глазами – продавались по удивительно низким ценам – 300-350 долларов за голову. Родители, обеспокоенные моей влюбленностью в серого жеребца (в их понимании жеребец тогда был источником повышенной опасности) пробовали уговорить меня на одну из здешних кобыл.

И я послушно ходила по конюшне. Гладила рыжие морды. Нескольких лошадей даже посмотрела на корде. Но решение было уже принято. И на следующий день я вернулась в Крупки с ветеринаром.

* * *

КАК Я ВЕТВРАЧА ИСКАЛА

О том, что лошадь должен осмотреть ветеринар, я, конечно знала. Но не знала, правда, зачем (ибо что-то подсказывала мне, что никакой вердикт на мое решение купить Шквала не повлияет), а главное не была уверена, где такого врача взять и сколько это будет стоить.

И поехала поэтому в Ратомку.

В Ратомке, кроме инструкторов проката, я знала через общих, но не связанных с лошадьми знакомых, еще одного человека – Мишу Рыбака – как выяснилось позже, спортсмена с громким именем. Побродив по конюшням, и беззастенчиво заглянув во все каптерки, Мишу я таки нашла. И получила телефоны нескольких врачей.

Из которых ехать к черту на кулички смотреть лошадь согласился только один – Тимофеевна. Врач с огромным стажем, давно находящаяся на пенсии, но активно тем не менее практикующая.
Сторговались мы с ней на 20 долларов – и это включая осмотр и анализы. И отправились в путь.

Волновалась я, как ребенок. Мне почему-то очень важно было, чтобы конь понравился. Он и понравился, но…

Вчерашние прыжки сделали из него калеку.

Шквалу болело все. При надавливании на мышцы спины он глухо стонал и прогибался. Двигался неохотно, ноги при этом не гнул.

-- Мышцы сорваны, -- сказала врач. – До какой-то степени можно восстановить, но прыгать он не будет. Осмотр продолжаем?

Прыгать или нет – для меня вопрос был принципиальный. Но я тем не менее сказала, что продолжаем.

Дальше у коня обнаружили пипгаки, неровный ход – и как результат подозрение на шпат (сделать рентген возможности не было и потому можно было только предполагать), гниющие копыта и жесткое дыхание.
Из плюсов – удивительная крепость и сухость ног, и здоровое сильное сердце.

-- Если будешь брать, надо брать сегодня. В крайнем случае завтра. Состояние лошади очень плохое. И каждый день играет против нас. С такими мышцами его надо по несколько раз в день осторожно шагать, мазать, массировать и колоть, -- сказала Тимофеевна, понявшая по моему лицу, что хотя результаты осмотра меня и напугали, решения я не поменяла.

-- Э, нет. Сегодня мы его не продадим, -- потянула девочка прыгавшая вчера на Шквале. У нас через два дня районные соревнования, и Шквал туда записан. Вот после старта и заберете.

От этих слов и я и врач схватились за голову и за телефоны – вызванивать коневозку.

* * *

ГЛЕБ

Глеб – явление в белорусском конном мире яркое, неординарное и неоднозначное. Многие относятся к нему очень плохо. Многие – хорошо. И тоже со знаком очень.

Профессионалом он никогда не был; верхом, особенно в последнее время, ездит редко. Зато с незапамятных времен умудряется посреди города держать конюшню и собирает вокруг себя множество девочек-подростков, обожающих его без меры.

Кроме лошадей Глеб занимается кормами, перевозками и еще бог ведает чем. На мою просьбу привезти жеребца он откликнулся мгновенно и охотно. И даже скидку на перевозку сделал. И всучил в качестве бонуса корду с недоуздком – потому что хотя я и собиралась покупать лошадь, и даже имела предварительную договоренность, куда ее ставить, но аммуницей еще не обзаводилась. Более того, мне еще две недели надо было учиться в Москве (и жить соответственно там же). И покупка Шквала – неожиданная, непланируемая и несвоевременная – напоминала бросок в холодную воду с вышки.

Выехали с Минска мы втроем. Я, Глеб и еще какая-то девочка. Которой Глеб милостиво кивнул, и которая тут же с радостным визгом оккупировала заднее сиденье.

Всю дорогу Глеб шутил, пошлил и приставал – правда, исключительно опять-таки на словах. Сначала я смущалась и краснела, а потом привыкла и начала лениво и добродушно огрызаться – как бы там ни было, но напряжение и стресс своими выходками Глеб у меня снял, и я впервые за последние три дня смогла расслабиться.

Приехали на овощебазу.

Минут десять ушло на то, чтобы найти директора. После чего выяснилось, что:
А) Хотя директор и знал, что мы сегодня будем забирать лошадь, никаких ветеринарных и прочих сопроводительных документов он дать не может, потому что врач давно запил, а зоотехник уволился.
Б) Племсвидетельства тоже нет. Потому что сбежавший в Россию тренер из чистой вредности все лошадиные документы прихватил с собой.
В) Если нас такое положение дел не устраивает, мы можем катиться ко всем чертям.

Из кабинета директора я вышла полностью раздавленная. И, по-моему, со слезами на глазах. Глеб молча посмотрел на меня, и в свою очередь скрылся в злосчастном кабинете.

Кричали они с директором друг на друга долго. В результате через полчаса Глеб вышел с квитанцией на оплату, координатами сбежавшего тренера и чистой племянкой, украшенной подписью и печатью руководителя хозяйства. И сказал, что скинул на 100 баксов цену – на взятки гаишникам, потому что коня мы везем без документов.

И еще добавил, что я дура. И что покупать этого коня не стоит. Не судьба. И вообще. И что надо срочно ехать в банк, потому что оплату в долларах «этот козел» не принимает.

Расцеловав Глеба в обе щеки, и чувствуя, что за этот вот миг я прощу все его недостатки и шуточки, кинулась в банк. Который, как водится, оказался закрытым на обед.

-- Ну, подождем полчаса, -- философски сказал Глеб, и отправился в ближайший магазин.

Затарился он основательно (подозреваю, из тех 70 баксов, что я заплатила за перевозку, половину он оставил в сельмаге), и на заднем сиденье машины мы устроили настоящее пиршество. Потом оплатили квитанцию, вернули ее в контору и отправились на конюшню за Шквалом.

* * *

ДОРОГА

Погрузку в коневозку (отмечу, что кроме прочего я впервые присутствовала при погрузке) я запомнила на всю жизнь. Это потом выяснилось, что Шквала на соревнования возили до этого в открытом грузовике. И что машин – не важно каких – боится он панически.

Глеб орал на меня и на лошадь. Я на него. Конь упирался и отказывался идти. Он несколько раз падал с трапа – страшно и грузно. И я опять плакала, и была уверена, что живым мы его не довезем.

И еще был момент, когда Шквала почти загрузили. И я стояла и теребила конец корды – мне сказали его держать, чтобы под ногами не болтался. Вдруг конь вздыбился, сильно ударился о коневоз, прижал кого-то из конюхов к стенке и кинулся бежать.

Дальше все было как при замедленной съемке. Я видела, как разматывается восьмиметровая корда, как сумасшедшим галопом бежит от коневозки конь – мой конь! И знала, что если я упущу конец корды, то случится что-то нехорошее.

Словом, я не отпустила. Рывок был страшный. Ноги по щиколотку ушли в песок. Острой болью опалило кисти. И кто-то подскочил, помог удержать лошадь. И было больно и очень радостно, что конь не убежал…

Дорога домой была тяжелая. Конь бил по стенам, легковушку, тащившую прицеп-конвозку, качало из стороны в сторону, Глеб ругался матом и категорически отказывался остановится и дать мне посмотреть что с конем.

Но доехали! Целые и невредимые, к нашему с Глебом удивлению. И без единой остановки гаишниками. Быстренько выгрузились и пошли искать ратомского зоотехника.

Так началась наша со Шквалом ратомская жизнь.

* * *

 Отправлено: 26.06.09 12:12. Заголовок: КАК МЫ С ДИРЕКТОРОМ ..

КАК МЫ С ДИРЕКТОРОМ РАТОМКИ ДОГОВОР НА ПОСТОЙ ЗАКЛЮЧАЛИ

Этот разговор, хоть он и состоялся более 4-х лет назад, хорошо помню я до сих пор.

Сначала было двухчасовое ожидание в приемной – прохладной, по-казенному просторной и какой-то опрятно-бедненькой.
В кабинет директора с бумагами в руках сновали какие-то люди, лица их выражали крайнюю озабоченность и вселенскую скорбь. И, видимо, не зря. Потому что тут же из кабинета слышалась невнятная, но громкая и грозная брань.

Престарелая секретарша без конца кокетничала по телефону, кто-то искал гербовую печать, уборщица недовольно и очень громко двигала стулья.

Потом тяжелая деревянная дверь в очередной скрипнула и нас с мамой пригласили во внутрь.

Первое впечатление от директора – несмотря на грозные крики, человек адекватный – договоримся. Второе – разговор будет долгим.

Начал его директор из далека:
-- Лошадку, значит, купили. Делаем вывод – люди вы богатые. А хозяйство у нас бедное. Помочь надо бы.

-- Да не богатые мы! – возмутилась я. Банальные наемные работники. Лишнего нет, но лошадей любим и решили, что если откажемся от ряда удовольствий, то лошадку потянем.

Директор задумчиво осмотрел наши майки и джинсы и ношенные красовки. Потом подошел к окну:

-- На машине приехали?
-- Да, белый форд-сьерра, видите?

Вид нашей машины (готовящейся разменять второй десяток) директора не впечатлил.

-- Та-ак, денег значит нет. А что есть? Вот вы, например, где работаете? Чем сможете помочь хозяйству?

Ни моя должность выпускающего редактора, ни мамина секретаря в средней школе директора не впечатлила. Он заметно погрустнел и поскучнел.

-- Ну ладно. А мужья у вас есть? Мужья где работают?

Услышав, что мой муж программист, руководитель Ратомки просиял.
-- О! То что нужно! А то у меня весь бухгалтерский учет, как в каменном веке – в ручную. Муж программку сможет написать?

Я горячо заверила, что еще как сможет (стараясь не думать, что скажет на эту тему и без того загруженный сверх меры работой муж).

Дальше разговор пошел и вовсе в неожиданном направлении.

-- Ну, значит, договор с вами можно заключать. Люди вы, судя по всему, неплохие. Косметикой не пользуетесь – хорошо. Порядочные значит… В Бога верите?
-- Верим.
-- А крестики нательные где? Крестики покажите.

Последующие два часа мы говорили (точнее мы как раз таки слушали и поддакивали) о Боге, религии, долге.

В коридоре толпились и то и дело заглядывали в дверь люди с бумагами. Но директора уже несло, и на все попытки подсунуть ему на подпись какой-нибудь документ, он только махал руками.

С его кабинета мы вышли только ближе к вечеру – уставшие, оглушенные, но с подписанным договором. Тогда постой стоил в Ратомке удивительно дешево – 50 у.е., включая услуги конюха и все корма.

Правда, зарплата моя на тот момент тоже была всего 100 долларов.
Но смена работы, траты на лечения были еще впереди. А пока сиял всеми красками июнь и жизнь казалась прекрасной и удивительной.




КАК МЫ ДЕННИКИ МЕНЯЛИ

Сначала Шквала поставили в большой длинный денник, где обычно ректалили жеребых кобыл. Кроме достоинств (а именно, размера в два раза больше обычного) он имел и существенный недостаток – решетки в нем отсутствовали как класс, и на высоте 120 см передняя стенка заканчивалась.
А что такое перевозбужденной для конкурной лошади, даже если ей болят все мышцы и нет возможности разбежаться, жалкие метр двадцать?
И после того, как Шквал выбрался из денника третий раз, зоотехник над нами смилостивилась и переставила на трендепо.
Там денники были глухие и маленькие, едва ли больше двух метров по ширине. Лошади в них постоянно заваливались.
Но зато там было тихо, сухо и свежо. И несмотря на тесноту, мне понравилось. Правда, наше нежданное заселение категорически не одобрила старший тренер трендепо. Реакция вполне предсказуемая, если учесть, что в то время конный мир (закрытый и с оттенком нищей элитарности) только-только начал подвергаться вторжениям частников-любителей. И переживал его очень болезненно и тяжело.

На новом месте Шквал осваивался мучительно. Первые два дня метался по деннику и ржал без перерыва. И на нас смотрел как на извергов-вредителей – с родного колхоза забрали, иголками тыркают, на волю не выпускают. Общаться с ним полноценно было невозможно. Он бурно реагировал на все звуки, постоянно находился в движении, людей едва замечал. При процедурах приходилось его жестко скручивать и фиксировать, что тоже установлению взаимопонимания не способствовало.

Одно радовало -- аппетит при этом у Шквала был дай бог каждому.

Через четыре дня, когда страсти по перемене места жительства начали успокаиваться, нам в очередной раз поменяли денник – перевели на среднюю верхнюю конюшню, где вперемешку стояли частные и спортивные кони, и матки.

Здесь было шумно, просторно, и многолюдно.

К моему удивлению Шквал, смирившийся, видать, с постоянными переездами, воспринял новое место спокойно и почти доброжелательно. Повизжал на соседей, побил ногами обо все стены и благосклонно ткнулся мордой в кормушку.

На этой конюшне (правда, трижды поменяв сам денник) мы и простояли до самого переезда в Тарасово.



НЕ ВОДИТЕ ЖЕРЕБЦА НА НЕДОУЗДКЕ!!!

Как я уже говорила, лошадь мы купили довольно спонтанно и готовы к этому событию были разве что морально.
Из всей снаряги у меня имелись корда и недоуздок.
И все.

Поехать купить что-то катастрофически не хватало времени – слишком много его уходило на аптеки, поиски лекарств, процедуры и общение с ветврачом. Единственный (и находящийся у черта на куличках) магазин работал до пяти вечера -- примерно во столько же я заканчивала работу.

Словом, обходились имеющимся. Учитывая, что ездить верхом ветврач запретила, Шквала я долгое время только шагала в руках.

Это сегодня, предложи мне кто погулять малознакомого, молодого, импульсивного, застоявшегося жеребца на недоуздке (а кобыл рядом хватало, часть маточного отделения стояла в соседнем крыле, плюс спортивные и учебные кобылы)– я бы пальцем у виска покрутила. А тогда мне это казалось нормальным.

Тренера учебки, мимо левад которых я гордо шествовала со Шквалом в поля, при виде нас как-то странно кривились и дергались. А Шквал призывно ржал, вставал на эффектнейшие свечи и передвигался исключительно пассажем.

А один из тренеров – самый старый и опытный – даже наорал на меня – грубо и не выбирая выражений. Так у меня в Ратомке появился первый враг. Которого я первое время от всей души ненавидела, а потом (когда стала старше и опытнее, а главное – сама стала заниматься с людьми) очень своих чувств стыдилась. Потому что жеребец на недоуздке в 30 метрах от учебки – это все-таки неправильно.

Мне мой конь в те дни казался невероятно – ну просто сказочно -- прекрасным. И я была очень удивлена, когда услышала, как конюха называли его между собой «здыхликом» и «доходягой». Да, до нормальной кондиции ему не хватало 100, а то и все 150 кг веса. И мышц у него тогда совсем не было. И шея казалась неестественно тонкой и прозрачной. Но как они могли не видеть?! Кости-то, кости какие были многообещающие! Какие ножки чудесные и сухие! Какой потрясающий постав шеи! И насколько безупречная породная голова?!!

А потом однажды, когда я со Шквалом (опять-таки на недоуздке) шла вдоль левад, едва не случилась трагедия. С поля неожиданно вернулся чем-то насмерть перепуганный табун. Я смотрела как сумасшедшим карьером из-за угла вылетела почти сотня маток и жеребят. Как расстояние сокращается. И не знала, что делать.

С одной стороны у меня было здание конюшни. С другой – ограда левады. А я со Шквалом на недоуздке находилась в узком, едва ли больше 10 метров коридоре и понимала, что убежать от табуна уже не смогу.

Помню, как я схватила своего жеребца за недоуздок. Как громко и умоляюще что-то кричала рвущемуся Шквалу. А справа и слева – со всех сторон! – проносились, сильно и больно толкались рыжие и гнедые конские тела. Взмыленные, безумные, с вытаращенными лишенными мысли глазами.

И все же мы устояли. Позже выяснилось, что, кроме многочисленных ушибов, у меня в двух местах оказались выбиты суставы на правой руке – той самой, которой я держала рвущегося жеребца за недоуздок. Один благополучно залечили. Второй – локтевой – нет-нет да заболит до сих пор.
Но Шквал остался цел.

А я в тот же день поприставала к местным конникам с вопросами и узнала адрес местных шорников. А также приняла решение больше не водить жеребцов на недоуздке и срочно поменять работу. Чтобы платили побольше, а график был посвободнее.

* * *

 Отправлено: 26.06.09 12:15. Заголовок: ПРО КВАРКА, ПЕРВЫХ Ч..

ПРО КВАРКА, ПЕРВЫХ ЧАСТНИКОВ И ЗАГАДКИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

В то время в Ратомке эпоха частных владельцев лошадей только-только начиналась. Обычно ими становились профессиональные спортсмены, работающие тут же. Они покупали спортивный молодняк, заезжали, доводили до определенного уровня и перепродавали.
А лошадь хобби-класса в то время на конюшне вообще была только одна – шестилетний гнедой мерин Кварк, которого мне все время хотелось назвать «пельменем». Очень уж он был весь кругленький – круглая, без холки спина, выдающаяся по габаритам круглая попа, круглые копытца. И даже морда, из-за смешной мохнатой челки и широкого лба казалась круглой.

Хозяйка утверждала, что папа у Кварка – очень крутой и известный тракен. Но если это было и так, то от породистого родителя мерин не унаследовал ничего, кроме эффектной масти. Шерсть его была очень яркого, насыщенного оттенка, глубокого и благородного. А в остальном – обычный беларус. Покладистый, с ленцой, больше всего на свете любящий поесть.

Хозяйка к нему приезжала очень редко – примерно раз в две недели, и всегда с мешком вкусностей для лошади и вторым -- для местных работников. А оставлен конь был одного из здешних берейторов.

А поскольку других частников, кроме ее и меня, не было, то и условий для них никто не создавал и не планировал. По крайне мере наличие каптерки у меня даже в договоре прописано не было.

И я, набравшись смелости (и сделав дубликат ключа с помощью Тимофеевны, ставшей моим союзником и ежедневным консультантом в лечении Шквала), принялась обживать каптерку ратомский берейторов.

Ох, и тяжелый это был период!

Новичку не просто не были рады. Его (то есть меня) восприняли в жесткие штыки.
И не стесняясь в выражениях, объяснили, что:
А) лошадь не игрушка и нефиг было ее покупать
Б) я здесь всем мешаю
В) делать я ничего не умею, а то, что делаю – все неправильно. И лошадь свою гублю просто одним своим присутствием.

Я смолчала. И на первый, и на второй и на третий раз.
Думаете, помогло? Мне эту тираду в разных интерпретациях ежедневно повторяли в течение месяца, причем обычно обращаясь не ко мне, а друг другу и мое присутствие просто игнорируя.

Наверное, можно было пойти по пути хозяйки Кварка – носить всем подачки да платить кому-нибудь за «работу» коня. Но мне этот вариант не нравился. И я старалась просто не обращать внимание, тем более, что хлопот с лечением было столько, что на сидение в каптерке времени все равно не оставалось.

Ситуация резко изменилась осенью, три месяца спустя, когда в каптерку заселились еще двое частников. До этого они работали тренерами в одном из элитных клубов, ориентированных на прокат. Потом выкупили оттуда любимых лошадей и перевезли в Ратомку.

На меня их заселение ровно никакого впечатления не произвело – благо, тесно тогда еще не было, а вот на местных аборигенов…

Словом, в первый же день, когда состоялся уже упомянутый переезд, одна из берейторов вдруг помогла мне (загруженной седлом, щетками, вальтрапом и прочим необходимым барахлом) открыть и поддержать дверь.

От удивления я чуть со всеми вещами не рухнула. Вежливо поблагодарила и пошла к лошади.

Чудеса продолжились, когда я вернулась с прогулки. В отличии от меня, никто из ратомских в тот день не работал – мол, тут такие события, какая может быть работа! Все сидели и пили чай. По-моему, уже третий или четвертый час.
Ну, в таком времяпровождении в принципе ничего необычного не было. Удивило другое – при моем появлении девушки вдруг подвинулись, освободили на диване место и предложили присоединиться к их чаепитию.

Я осторожненько, ожидая подвоха, села. И столько про себя и про других нового услышала!

Выяснилось, что новоприбывшие частники -- просто кретинки, которых и на выстрел к лошадям подпускать нельзя (и не важно, что стаж работы берейторами и тренерами у них около 30 лет). Что ездят они просто ужасно. И что по сравнению с ними, я просто потрясающе сижу на лошади, и вообще очень большой молодец, что выкупила Шквала и так самоотверженно его лечу…

С этого дня мы начали дружить.
И сразу оказалось, что люди они очень неплохие – отзывчивые, готовые помочь делом и советом, подсказать и научить.

Находится в Ратомке стало сразу легче и приятнее. Я только тогда поняла, насколько удручало и давило негативное отношение делящих с тобой каптерку людей.
Конечно, были в последствии и ссоры, и противоречия, но в целом с этого момента отношения с конниками-профессионалами у меня стали ладиться.

* * *

ТЯЖЕЛО В ЛЕЧЕНИИ…

Общение со Шквалом начиналось с ежедневных медицинских процедур.

Сначала мы фиксировали лошадь. Шквал, хорошо знающий, что наш визит к нему добром в любом случае не кончится, всячески сопротивлялся – не давал надеть недоуздок, отказывался подходить близко к предметам, за которые мы могли его привязать. Обмануть его уже через три дня было ну никак невозможно. Он словно мысли читал и всегда знал, буду ли я сейчас лакомство давать, или лечить.

Когда жеребец был как следует зафиксирован, Тимофеевна огромным шприцем брала у него с вены кровь, добавляла в нее новокаин и лекарства и по точкам небольшими дозами эту смесь вкалывала обратно внутримышечно.

Переносил эту болезненную процедуру Шквал тяжело. Злился, вырывался.
После последнего укола (общее количество которых приближалось к 20) мы долго шагали в руках. Потом общались в деннике, кушали вкусности и часа через два приступали к следующему этапу лечения. А именно мазали больные мышцы флюидами и затем массировали.

Вы когда-нибудь пробовали сделать полный массаж лошади? Нет?
Очень, скажу я вам, тяжелое занятие. Особенно если учесть, что врач рекомендовала интенсивно давить и растирать мышцы не менее 20 минут каждую. Не знаю, как мышцы лошади, а мои через пару недель значительно прибавили в объеме.

Еще надо было обрабатывать гниющие копыта и закладывать в них ватку с медным купоросом. Но по сравнению с вышеописанными процедурами, это казалось просто занимательной игрой.

И был еще интересный момент.
Шагать коня я предпочитала не где-нибудь, а на главном конкурном поле. Это потом я узнала, что оно главное и боевое. И что его очень берегут для больших соревнований – туда вообще никого не пускали.

А в тот момент не переставала удивляться. Надо же, такая славная площадочка. И ровная, и большая, и травка приятная растет, а никому не надо!

Правда, смотрели на меня проходящие мимо конники с удивлением. Но замечания никто не сделал. Наверное, глядя на неровно шагающего, в желтых пятнах от йода и очень худого жеребца, просто жалели.

* * *

 Отправлено: 26.06.09 12:18. Заголовок: СЕДЛО, УЗДЕЧКА, ШОРН..

СЕДЛО, УЗДЕЧКА, ШОРНИКИ

Никогда не забуду свой первый визит к шорникам. Там так восхитительно пахло кожей, и другими, абсолютно незнакомыми и в то же время родными (ну точно в прошлой жизни я была связана с лошадьми!) запахами! А сами шорники казались былинными богатырями – сильными и всемогущими.

Уздечку мне собрали прямо на месте. На вопрос – какую? – я безразлично пожала плечами. Потому что тогда не знала, чем отличается простой капсюль от ганноверского, а простой налобник от дутого. А мама, из любопытства поехавшая вместе со мной, тут же сообщила, чтоб уздечку нам продали непременно красную. Потому что на белом коне должно быть красиво.

Красной, естественно, не нашлось. Но налобник и капсюль с красной косичкой нам обеспечили.

А вот с железом возникла проблема. То, что имелось в наличии, показалось мне просто огромным. И как выяснилось, не зря. Повторюсь, что Шквал был похож скорее на араба, а не на рысака. И голова у него оказалась очень маленькой и изящной. И стандартное железо (размеры имеющегося у шорников в наличии начинались с 12,5) было нам велико.

Потому домой я отправилась без оного. И без седла. Потому что в те золотые времена седла шили под заказ – под попу всадника и спину лошади. И им меня пообещали осчастливить не ранее, чем через неделю.

В прочем, это меня не расстроило. Мышцы лошади еще были не в порядке и с верховой ездой нам советовали не спешить.

В результате трензель мне дали девочки с выездки. Он был маленький, тоненький и весь облезлый. Но по размеру подходил идеально. Я отдала, помню, за него 10 долларов и еще коробку конфет работнице завода, где мне его нормально похромировали.

А сделанное седло, несмотря на снятые мерки, оказалось Шквалу велико. Оно постоянно съезжало вправо и влево. И только год спустя, когда жеребец сильно подрос и обмускулился, село нормально.

Я сообщила о съезжании шорникам. И они дважды приезжали. Смотрели. Вздыхали. Привозили пару других седел, но подходящего так подобрать не смогли.

О чем, в прочем, сейчас я ничуть не жалею – хотя седло в постоянной эксплуатации 4 года, выглядит оно прекрасно, ни краска не потерлась, ни шовчик не разошелся. И очень удобное плюс ко всему.

ЕЩЕ ОДИН РЫСАК

Кроме Шквала на конюшне оказался еще один орловский рысак, примерно его ровесник. Но какими они были разными! Тот, темно-серый в яблоки, высокий и с непропорционально большой головой, на мир смотрел с любопытством и дружелюбием. И был стопроцентно, непробиваемо здоров.
Забрали его наши спортсмены с военной части. Просто увидели пасущуюся у дороги нарядную и высокую лошадь. Остановили машину, и пошли выяснять, кому она
принадлежит. И замечательно дешево купили.

Этот рысак не умел бегать галопом. И хозяйка, мастер спорта по выездке, с гордостью рассказывала, как за неделю сделала ему образцово-показательный галоп. Правда, плечо себе вывихнула, так пришлось лупить «непонятливую скотину» по заднице.

На какое-то время рысак погрустнел, поскучнел. Но психика у него оказалась железобетонная, и он очень быстро смирился с новыми условиями существования. И больше депрессиями не страдал.

В Ратомке этот рысак простоял всего несколько месяцев. Как и многие представители этой породы, он обладал прекрасной цепкой памятью, великолепным здоровьем и выносливостью. И за три месяца его с нуля поставили на малый приз. Причем хорошо поставили. Когда я наблюдала, как ровно и плавно несет себя на тренировках этот конь, то всегда удивлялась, что в эти моменты «пряталась» его огромная голова и мосластые грубые ноги.

Продали его в Россию, где в это время во всю набирал обороты любительский конный спорт. За пять тысяч долларов, наварив при этом больше четырех тысяч чистой прибыли.

* * *

ПЕРВЫЕ ПОЕЗДКИ

Шквала я купила в июне. А осенью потихоньку начала на нем ездить. И вовремя – шагать в руках не было больше никаких сил. Жеребец немного отъелся, пообвыкся, и оказался по темпераменту ну очень непоседливым и активным. И бесконечное шагание в руках для нас обоих было уже мучительно: конь свечил и прыгал, а я уговаривала его двигаться потихоньку-полегоньку – чтобы спинку поберечь.

А спина к этому времени стала куда лучше – врач разрешила нам под седлом шаг и рысь. Правда, рысь очень аккуратно и понемногу. И ужасные уколы отменила – тоже ко всеобщей радости и облегчению.

Ах, какие чудесные были для меня эти первые поездки! Коневладелицей я стала давно – уже аж целых три месяца – и вот наконец можно на любимом коне поездить. Осень стояла чудесная – очень теплая и солнечная. Поля уже сжали, и вокруг все казалось очень просторным и светлым.

Куда мы только не ездили! Ратомские поля очень красивы. Местность там сплошь холмистая, и ровные поля то и дело прерываются перелесками и рощицами. Мы часто поднимали в воздух стаи куропаток, встречались с зайцами и несколько раз очень близко подъезжали к небольшой рыжей лисе – она и по сей день обитает где-то возле верхних конюшен и лошадей совсем не боится.

А куда чаще, чем зайца, лисы и прочее зверье в перелесках я натыкалась на влюбленные парочки. И глаза не знала, куда девать от смущения. Особенно если узкая тропинка не позволяла тут же тихонечко развернуться и незаметно скрыться.

В первое время я часто теряла направление. И это было даже весело, потому что стоило отпустить повод, как Шквал тут же, словно внутри у него находился безотказный компас, напрямик направлялся к конюшне. И я каждый раз удивлялась: надо же, столько плутали по полям, столько проехали, а конюшня – вот она! – за ближайшим перелеском.

В этих поездках мы наконец-то начали с лошадью полноценно общаться друг с другом. И друг друга узнавать. Каждый день я все больше очаровывалась и влюблялась в своего коня. А он потихоньку, шаг за шагом, все больше начинал мне доверять.

* * *

КАК МЫ ПАДАЛИ

Кроме меня шагала на Шквале время от времени моя подруга Марина. Лошадей она совершенно не знала, и тогда еще не боялась. Шквал терпел ее очень снисходительно, только вот все «страшные» предметы, типа троеборных препятствий, под ней обходил как минимум за пятьдесят метров. От греха подальше.

А я, посмеиваясь над ними, обычно шагала рядом.

И вот однажды… То ли я в тот день была слишком усталой, то ли еще почему, но преодолевать последние 500 метров до конюшни пешком мне было очень лень. И я решила взобраться на лошадь вдвоем: сама села в седло, а Марину (чей вес и в лучшие времена не дотягивал до 40 кг) посадила сзади.

Шквал на мгновение замер. А потом, решил, видимо, что настал его последний день. И что страшное «нечто», появившееся на его крупе, сейчас начнет выпускать в несчастного жеребца клыки. В результате конь стремительно кинулся к конюшне, не забывая при этом извиваться всем телом и взбрыкивать задом.

Марина начала падать первой. И при этом отчаянно цепляясь за меня и стаскивая с лошади вниз.
-- Пусти! – крикнула я ей. И она то ли послушалась, то ли просто соскользнула. Но умудрилась и меня при этом практически стащить вниз.

Следующие несколько секунд я висела под брюхом у лошади, глядела на мелькающие копыта и мучительно размышляла – падать, али назад карабкаться. Решила карабкаться. Подняла чуть голову и едва не завопила от ужаса: мы с конем находились в паре шагов от метрового заборчика, который Шквал, дабы сократить путь на конюшню, явно собрался прыгать.

В то же мгновение, не думая больше, я разжала руки и бумкнулась о землю. Очень неудачно, надо сказать – прямо лицом вниз.

Пока я отряхивалась и отплевывалась, ко мне подошла Марина. По выражению ужаса на ее лице я поняла, что повреждения у меня существенные. Как выяснилось после – нос разбит, кожа на одной щеке полностью стерта, под глазом знатный фингал.

Благо, рядом была водонапорная башня, и перед тем, как вернуться на конюшню я смогла чуть умыться и отдышаться.
За Шквала я не переживала. Знала, что будет стоять к моему приходу в деннике. Не в своем, так в соседнем.

Так оно и было. А за меня люди, оказывается, волновались. Что я езжу одна по полям знали, и знали, что далеко. И теперь прикидывали, куда бы направить спасательную экспедицию.

Про то, как глупо все получилось, я никому не рассказала. Соврала, что решила не слезая с седла подтянуть подпругу. Но, видимо, защемила кожу, потому что конь козлом меня высадил и высадил так вот неудачно (в моей практике и такое было, так что врала я убедительно).

Мне поверили.
С тех пор я больше никогда не садилась на Шквала с кем-нибудь вдвоем.

ЗЫ: еще хочу добавить, что в тот момент я уволилась со старой работы и очень активно искала новую. И на ближайшие 3 дня у меня были назначены 4 собеседования. Которые я, из-за расцветшего всеми цветами радуги лица, естественно, пропустила.

 Отправлено: 26.06.09 12:19. Заголовок: ПАШКА Он был первым..

ПАШКА

Он был первым профессиональным конкуристом, с которым я познакомилась и подружилась. И хотя мы общаемся мало, особенно теперь, когда Паша вот уже второй год «трубит» в армии, при одном упоминании о нем мое лицо расплывается в улыбке.

Помните историю про серого жеребца, который на разминке перед соревнованиями сломал ногу и про его спортсмена?
Открою маленький секрет – эта история списана именно с Паши.

Познакомились мы просто. Пашина лошадь занимала соседний денник со Шквалом, и мы часто пересекались: чистили и седлами лошадей, я иногда просила при процедурах помочь подержать Шквала; а Паша – высыпать его коню в определенное время пайку и дать сена.

Когда я спрашивала мнение Паши о той или иной лошади, он, за редким исключением говорил – «хороший конек». Пожалуй, он оказался чуть ли не единственным спортсменом, который в любом коне – даже самом сложном и неудавшемся – мог разглядеть какие-то достоинства и перспективы.
Еще Паша обладал двумя редкими качествами. Во-первых, он никогда не злился по настоящему на лошадей. И наказывал их с редким холоднокровием, не заводясь и четко понимая, что и зачем он делает. Во-вторых, Паша как-то сразу умудрялся разглядеть в конях то, что конники называют «душой». Или же полное этой души отсутствие.
Если характеризуя какого-нибудь коня, паша говорил, что это «гнилой конек», то во 100% случаев так оно и было. К каким бы мастерам не попадали в последствии эти кони, добросовестные конкурные бойцы из них не получались. Даже обладая прекрасной техникой и силой прыжка, они в самый ответственный момент без видимых причин подводили своих седоков – обносили, становились, причем там, где всадник меньше всего подвоха ожидал.

Как выяснилось, за две недели до меня Паша со своими родственниками (у них целая династия профессиональных конников) тоже был в Крупках. И тоже смотрел Шквала. Но тот отпрыгал поставленный маршрут очень плохо – из 6 метровых препятствий сбил 3. И хотя цена на лошадь была невысока, пашино семейство сочло серого рысака неперспективным.

Зато там они выбрали себе другую лошадь – темно-гнедого латвийца. Некрупного по сегодняшним меркам (около 165 в холке), но очень складного.
Долгое время я очень восхищалась этим конем. Он казался мне образцовой лошадью – с пластичными движениями, красивыми линиями и потрясающей мягкости и густоты хвостом.
Паша тоже возлагал на этого жеребца большие надежды. Но… Нет, в их руках конь не поломался и не замкнулся. Но за два года, к шести годам, гнедой латвиец как-то очень заматерел, потерял былую гибкость и, по-моему, сильно вытянулся в длину. И то, что при покупке казалось перспективной многообещающей молодой лошадью, стало в результате (ИМХО три раза) лошадью достаточно посредственной даже для белорусского уровня.

Но все это было потом. А пока мы изредка шагали в Пашей вместе в полях. Он рассказывал мне про здешних лошадей, людей и их нравы. И мне искренне казалось, что моя конная жизнь наконец-то налаживается. Ведь именно этого и хотелось – увлеченных и интересных людей, с каждым днем все более крепнувшую и расцветающую лошадь, неторопливые прогулки и мечты о блестящем конкурном будущем.
* * *

ЗЛОСЧАСТНОЕ КУПАНИЕ

А потом однажды наш врач Тимофеевна предложила мне искупать Шквала. Погода, не смотря на осень, стояла чудесная. Дни были по-летнему теплыми и безветренными. А дом Тимофеевны находился совсем рядом с конюшнями, и оттуда можно было протянуть шланг с теплой водой и сделать для лошади и людей купание максимально комфортным.

И я согласилась. В этом действительно был свой резон. После многочисленных процедур, уколов и втираний, шерсть моего рысака была не в порядке, и выглядел он неопрятно.

Но у Шквала по поводу купания оказалось совсем другое мнение. Похоже, подобный опыт он переживал впервые в жизни.

Сначала шланг и бегущая из него струйка воды Шквала испугали. А когда это нечто мокрое и теплое прикоснулась к его бокам, страх перерос в панику.

Словом, к концу процедуры самым сухим из ее участников оказался почему-то яростно гарцующий Шквал. А мы все промокли до нитки.
Но цели своей все же достигли – вытертый и высушенный конь радовал глаз своей белизной и даже непонятно откуда появившимся блеском.

А на следующий день конь заболел.
Поднялась температура, начался сильный лающий кашель. Я была в отчаянии. А врач недоумевала – ну не мог он простудиться, ведь были приняты все меры, чтобы сделать купание комфортным и безопасным.
Уже потом, года два спустя, вдоль и поперек изучив свою лошадь, я поняла, что причиной болезни был именно стресс, пережитый Шквалом во время купания. Он оказался очень нервной и восприимчивой лошадью. Например, так боялся и не любил коневозки, что однажды, случайно увидев, как выход из манежа перегородил такой прицеп, и приняв его появление на свой счет, тут же забился в страшном кашле.

Но той осенью… Опять кололи уколы. Опять делали притирания – на этот раз согревающие в область легких.

Я в панике позвонила Крупской девочке, работавшей последний год со Шквалом. Она искренне мне сочувствовала, но помочь не могла. По ее словам, у них конь не кашлял вообще. И предположила, что причиной такого недуга могут быть личинки овода, «живущие в лошадях и съедающие их изнутри».

Напуганная до полусмерти, я провела опрос среди местных работников на тему оводов. Конники надо мной посмеялись. А конюх Татьяна рассказала, что при ней пару раз вскрывали погибших не пойми от чего маток. И что их внутренности просто кишели личинками овода.

Между тем температуру мы сбили. А кашель уменьшился, но остался.
-- Остаточное явление, само пройдет. Можно работать в обычном режиме – вынесла вердикт врач.
А я до сих пор не могу себе простить, что поверила ей на слово, и хотя искренне страдала от покашливаний лошади, никаких мер к его лечению в последующий месяц не принимала.

* * *

ЧТО ТАКОЕ НАМИНКА, ПРО ВЫЛАЗЯЩИЕ КИШКИ И ПРОЧИЕ ВОЛНЕНИЯ ЧАЙНИКА-КОНЕВЛАДЕЛЬЦА

Примерно в это же время я узнала о таком явлении, как наминка. Тимофеевна, которая ежедневно, а то и по два раза в день, навещала Шквала, позвонила и сказала:
-- Что-то твой Серенький захромал. Я внимательно его осмотрела, мышцы, связки и сухожилия в порядке. Скорее всего, проблема в копыте. Ты бы коваля вызвала.

С этим ее звонком мой рабочий день закончился, так и не начавшись. Одуревшая от последних событий и бесконечных лечений, в панику на этот раз ударилась я. И только через пять минут сообразила, что где взять коваля, я не знаю. И опять позвонила Тимофеевне.

-- Да того же Пашку позови. Вы вроде бы дружите. Он, чтоб ты знала, и кует, и расчищает. И дядька его тоже.

Пашку найти мне не удалось. Но сделав еще с десяток звонков, я получила список практикующих ковалей и характеристику на каждого. Как водится в конном мире, не самую лестную.

В результате приехать срочно и прямо сейчас (а то вдруг животинка умрет. Или нога отвалится!) согласился только один – коваль и программист по совместительству по имени Антон.

Я до Ратомки добралась в рекордные сроки. Ковали тоже не подкачал – появился через 5 минут после меня.
-- Какая нога? – спросил он.
-- Передняя.
-- А точнее?
-- Не знаю, врач не сказала.
-- Тогда одевай недоуздок и выводи.

На какую именно ногу прихрамывает конь, определяли долго.

Шквал находился в прекрасном настроении. Двигался вприпрыжку, задирался со всеми стоящими в денниках лошадьми и в упор не хромал. Помучившись немного, мы позвонили Тимофеевне. Узнали, что нужно обратить внимание на правую ногу. И действительно, спустя некоторое время подтвердили друг другу, что на нее конь становится как-то более осторожно и неровно.

Завели в денник, подняли ногу и стали щупать копыта специальными щипцами.

Шквал продолжал развлекаться, и бурно реагировал на каждое прикосновение щипцов. И определить, где на самом деле болит, удалось нам не скоро.

-- Что-то там есть, -- сказал коваль. Но копыто не греется. Можно сейчас вскрыть, можно пару дней подождать, пока сильнее вылезет.

Ждать я отказалась, и мы вскрыли. То есть сделали посредине копыта ма-аленькую такую дырочку.
Как оказалось не зря. Воспаление там все-таки было.

И опять начались процедуры. На этот раз в виде ежедневного отпаривания копыта в ведре с горячей водой и солью, и заложения свежей ватки с лекарством.

Первые дни это ведро раз пять оказывалось вывернутым на меня. После чего конь считал, видимо, что мы квиты и соглашался потерпеть и постоять в теплой воде полчасика.

Поскольку двигать мне его было не велено, он очень активно двигался по деннику сам. И как-то вечером, приехав с мужем навестить коня, я обнаружила у него на горле кровоточащую ранку.

Ноги мои подкосились. Я кинулась к телефону:
-- Тимофеевна! SOS! Конь в деннике поранился, кровь идет. Горло себе порезал!

Тимофеевна прибежала в сроки, рекордные для ее возраста. Внимательно посмотрела на коня, на мое перекошенное от ужаса лицо и серьезно сказала:
-- Н-да… Ситуация критическая. Сейчас кишки вылазить начнут. В принципе, можно конечно, зеленкой помазать. Но поскольку ранка уже подсохла, я бы коня лишний раз не тревожила.

С тех пор и врач, и собственный муж часто меня этим случаем подкалывали, и если я начинала чересчур переживать по поводу здоровья коня, с трагическими лицами спрашивали: «а что, кишки уже полезли?».

Такие вот злые люди :-)

 Отправлено: 26.06.09 12:22. Заголовок: Ой что-то он большой..

Ой что-то он большой какой это целая повесть. Продолжение следует.

 Отправлено: 26.06.09 13:59. Заголовок: Как??? Где дальше??7..

Как??? Где дальше??7 Аяй!!!! Ужас!!!! Светлая, скорей, не доживу до продолжения!!!! Мне нервничать нельзя. у меня дочка болеет, выкладывай скорее!!!! Вот

 Отправлено: 26.06.09 18:59. Заголовок: Продолжаем разговор...

Продолжаем разговор.

Лена и Лада

Помните рассказ о Ладе и Игрушке – двух старых заслуженных кобылах, списанных на мясо, но выкупленных таки нашими частниками? Так вот, с Ладой и ее девочкой Леной я познакомилась именно тогда – в первые месяцы своего коневладения.

Лада привлекала взгляд хотя бы потому, что это была самая большая лошадь на конюшне. Уже тогда ее физическая форма оставляла желать лучшего – мышцы висели безобразными дряблыми мешочками, проступали под шкурой маклаки и ребра, но потрясающей формы голова, длиннющая шея и все еще прекрасные пропорции лучше любых слов могли рассказать о большом прошлом этой лошади.

Еще Лада очень громко вздыхала и при каждом движении (а она даже стоя в деннике то и дело переступала с ноги на ногу) оглушительно щелкала суставами. Так громко, что звук был слышен даже в другом конце конюшни.

Постепенно давать Ладе лакомство вошло у меня в привычку. А месяцев позже я познакомилась с Леной – девушкой, которая изо дня в день навещала старую лошадь и часами с ней возилась.

Разговорилась я с Леной вот при каких обстоятельствах: в очередной раз шла со щетками по конюшенному коридору и увидела, как в деннике Лады девочка самозабвенно капается в опилках – словно золотоискатель, ей богу.
Понаблюдав за процессом несколько минут, я не удержалась и задала вопрос: а зачем?

И выяснилось, что Лада денник держит плохо, навоз разбрасывает по всей его территории, а конюха убирают кое-как и не слишком часто. И единственный способ поддерживать чистоту – вот так изо дня в день просеивать руками опилки и выбирать из них отдельные катышки навоза.

Разговор наш затянулся надолго, потому что общих тем нашлось много – мы поделились рецептами различных втираний и флюидов (Лада тоже постоянно жаловалась на спину, плечи и все остальные части тела), обсудили, как лучше делать массаж и его идеальную продолжительность, поговорили об оптимизации нагрузки для лошадей с сорванными спинами.

С этого дня между нами завязалось что-то вроде дружбы: мы вместе уезжали вечером на электричке, помогали друг другу с лошадьми, вместе шагали наших любимцев в поле.

Потом уже я узнала, что ситуация Лены была гораздо сложнее моей собственной: не она решала, как и под кем будет работать ее любимая старушка-лошадь; а вот лечить Ладу ей приходилось самостоятельно и за свой счет – причем стесненность в средствах у Лены оказалась колоссальная.
Она жила в семье более чем небогатой и сама, будучи подростком, зарабатывала тоже мало – коноводила и выполняла услуги конюха при четырех спортивных лошадях и получала по 10 долларов за каждую лошадь.

Из-за этой вечной занятости, нищеты и многим непонятной влюбленности в старую и бесполезную лошадь в спортгруппе (Лена занималась выездкой) ее не слишком любили – и тренера, и девочки-спортсменки. И подшучивали порой очень язвительно и зло. Издевались над ее старым, давно вышедшим из моды пальто, над невозможностью вместе со всеми бегать в столовую, над вечными попытками одолжить на соревнования светлые бриджи и фрак. И Лена переживала, рассказывала о своих бедах Ладе и иногда, если уж совсем наболело – мне.

И опять-таки я открыла в этой девочке-подростке редкое для спортсменов качество – как и Паша, Лена умела в каждой лошади разглядеть какие-то достоинства и вытянуть их из животного по максимуму. И очень жаль, что из спорта ее все-таки выпихнули, и из жизни Ратомки, как и из моей собственной, она незаметно исчезла. И насовсем.

В связи с Леной хочется вспомнить еще один эпизод. День был дождливый и я со Шквалом занималась в большом манеже, где только-только закончила свои тренировки выездка.
Лена, только расседлавшая лошадь, вернулась в манеж и некоторое время наблюдала за мной и Шквалом:
-- Ты очень жестко садишься на рыси в седло, -- вынесла она свой вердикт. Для его спины это нехорошо.
-- Так ведь рысак, рысь специфическая, -- предприняла попытку оправдаться я.
-- А ты собери его и станет удобнее сидеть, -- посоветовала Лена.

Собрать у меня не получилось. И Лена подсела сама.

Ах, какие метаморфозы произошли с моей лошадью за следующие 10 минут! Он вдруг весь расслабился, движения его стали более плавными и просторными, а голову и шею он нес с чудесным, эффектнейшим изгибом и, по-моему, тащился от самого себя и собственного совершенства.

Тогда я впервые подумала -- к черту конкур! Хочу выездку! Причем не сама – все равно так у меня не получится – а что бы сидел на моем коне кто-нибудь попрофессиональнее, и у него и лошади так вот красиво и легко все получалось.

А потом в манеж случайно заглянул тренер. И Лене по полной программе досталось за то, что она без разрешения и согласования села на чужую лошадь.
И больше она, как я не уговаривала, на Шквале не ездила.

Зато сам Шквал, стоило нам попасть в большой манеж и стать там на вольт, тут же изгибал затылочек, собирался и на абсолютно свободном поводу бегал в сборе – красиво, плавно и с видимым удовольствием.
А я каждый раз удивлялась его великолепной памяти, восприимчивости и старанию ко всему новому.

ШКВАЛ РАЗБУШЕВАЛСЯ

Между тем Шквал, получавший минимум нагрузок и максимум кормов и витаминов, стал потихоньку садится мне на голову. И в прямом, и впереносном смысле.

Каждая клеточка его тела пела и требовала движения. Стоило мне вывести его на улицу, как конь начинал раз за разом взвиваться на дыбы, пассажировать, прыгать из стороны в сторону, козлить, задиристо хватать меня за одежду и трясти, словно бультерьер головой.

Наверное, надо было сразу одергивать и наказывать. Но увы! Любовь слепа на оба глаза. И причинить боль, ударить Шквала мне казалось кощунством. А синяки от его укусов компенсировались тем эстетическим удовольствием, которое я получала гляди на сильную и полную энергии лошадь.

Между тем ситуация каждый день только усугублялась. И как-то я поняла, что уже не способна довести Шквала до манежа, и что путь в 200 метров занимает неоправданно много времени и усилий.

Из ситуации я вышла просто: на выходе из конюшни стала сразу садиться в седло. Дело в том, что была у Шквала одна особенность, которая, с моей точки зрения, отличает НАСТОЯЩУЮ ЛОШАДЬ, лошадь с большой буквы, от просто лошади. Это такая особенность, как бесконечная лояльность животного к человеку -- надежность во всех отношениях.

Шквал был именно таким. Он никогда не позволял себе лишнего под всадникм. И стоило мне сесть в седло, как жеребец, за мгновение до этого неистовый и беснующий, координально менялся. Он по прежнему активно смотрел по сторонам и ржал – то приветливо и заигрывающее, то угрожающе – всем лошадям, находящимся в зоне видимости. Но при этом – не смотря на свободный повод – шел исключительно шагом, чутко повинуясь каждому движению всадника. И был абсолютно безопасен для своего седока.

Второй критерий НАСТОЯЩЕЙ ЛОШАДИ – это способность сотрудничать с человеком, учиться у него внимательно и старательно, и даже в сложных ситуациях, когда человек допускает ошибку, выручать и приходить ему на помощь.
Но об этой особенности Шквала я расскажу позже.

Словом, решив проблему таким вот образом, я только изредка стала водить Шквала в руках. И не без умысла. Была в таком экстримальном «вождении» и польза.
Например, в ситуациях когда со мной на конюшню напрашивались друзья и знакомые – на лошадке покататься. Учитывая, что ко Шквалу я относилась более чем ревностно, то и сажать на него чужих людей не хотела. Но и не отказывала. Просто седлала и вела в манеж в руках. И при виде беснующего и неуправляемого на корде коня, все мои знакомые тут же отказывались от мысли прокатиться на нем верхом. И благополучно направлялись на прокатную конюшню.



НАШ ПЕРВЫЙ БЕРЕЙТОР

Становилось все холоднее, и лужи по утрам поддеривались сизой корочкой льда, когда мы вдруг нашли себе берейтора. Именно вдруг и именно нашли.

Я в очередной раз любовно водила щеткой по заблестевшей и залоснившейся шерстке Шквала, когда ко мне подошла одна из наших частниц-спортсменок и сказала:
-- У меня подруга недавно с Польши вернулась. Ищет себе работу с лошадьми. Мастер спорта по выездке. Ее не столько деньги сейчас интересуют, сколько возможность квалификацию поддерживать. Хочешь, она твоего Шквала поработает?

И так в нашей с конем жизни появилась Юля.

Хорошо помню ту первую характеристику, которую она дала Шквалу:
-- Надо же, -- потянула Юля, зайдя первый раз в денник.—Рысак, а такой складненький. Я, если честно, думала, что будет хуже.

И мы начали работать.

Ах! Сколько тогда я пережила эмоций! И детский глупый страх, что Юлю конь будет любить больше, чем меня. И более серьезные опасения, чтобы в мое отсутствие коню не навредили, не ударили, сберегли. В прочем, та самая частница, которая порекомендовала мне Юлю, гарантировала, что та будет работать со Шквалом самыми мягкими методами, так как коней вообще наказывать не склонна. И я ей почему-то поверила.

К тому же первое, что сделала Юля, это сменила на шкваловой уздечке трензель. На гораздо более мягкий и легкий. Что тоже, с моей точки зрения, говорило о ней как о человеке хорошем и «правильном».

Да и с любовью лошади все в результате оказалось ОК. Потому что слушался и подчинялся Шквал лучше Юле. А любил и работал с полной отдачей все-таки со мной.



ВЫЕЗДКОВЫЙ РЫСАК

В прочем, превращение рысака в будущую выездковую лошадь положительные эмоции вызвало не у всех. Помню, как Карачева – один из наших лучших и успешных трениров, а в прошлом и тренер Юли, -- сказала: «Ну зачем ты взялась за этого рысака? Что тебе с него?».

А Юля ответила: "Очень уж старательный конек".

И он действительно таким был. Элементы малого приза жеребец освоил в рекордный срок.
Когда ему предлагали сделать что-то новое, он словно замирал весь во внимании и пытался понять, что именно. Это? Или вот это? А если так попробовать?

А поняв, выполнял с завидным вниманием и никогда не забывал один раз усвоенный урок.

Только вот с прибавками по началу у него не получалось.

Стоило Юле попросить коня прибавить на рыси, как он, весь подобравшись и по максимому подведя под себя зад, выдавал размашку – вид рыси, свойственный только лишь рысакам.

Юля ругалась (ибо сказать, что на маховой рыси неудобно сидеть – это не сказать ничего), останавливала лошадь и начинала с начала. А Шквал недоумевал – что же от него хотят все-таки хотят?

Так они бились несколько недель. И мне посчастливолось быть в манеже в тот день, когда у них вдруг получилось.

Шквал как обычно прошел короткую стенку аккуратной рабочей рысью, на длинно по просьбе Юли весь подобрался и вдруг … полетел!

Именно так, как нужно – сильно отталкиваясь, старательно вытягивая вперед лапки и несколько мгновений паря в свободном полете над землей.

Ах, как хлопала по шее и хвалила его Юля! Как летела с морковкой через весь манеж я!

Думали на этот день тренировку прекратить – первый шаг сделан, дальше должно пойти проще. Но Шквал решил иначе.
Едва дойдя до длинной стенки он сам поднялся в рысь и победоносно прошел ее ровной длинной прибавкой.

За что опять был бурно похвален и щедро угощен.

Самое забавное, что с этого момента прибавленная рысь опять стала проблемой. Только уже другого плана -- теперь Шквал предлагал ее где нужно и где не очень. Более того, стоило его отпустить побегать в леваду, как он по собственной инициативе вставал в сбор и начинал демонстрировать восхищенным зрителям свою прибавку. Хватало его надолго, мы даже всерьез беспокоились, чтобы он сам себя таким образом не перегрузил.

 Отправлено: 26.06.09 19:06. Заголовок: ПАРАНОЙЯ И БОЛЯЧКИ ..

ПАРАНОЙЯ И БОЛЯЧКИ

Паранойя – это про меня. Был в моей жизни такой вот период.

Дело в том, что берейтором, хоть и случайно, я обзавелась очень вовремя – работы стало как-то резко больше, и теперь я не могла уже как раньше ежедневно (а то и по два раза в день) появляться на конюшне. И если туда попадала, то, как правило, уже вечером, часов эдак после девяти.

Но вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением и решить, что все идет своим чередом и конь в хороших руках, я стала допускать одну за другой ошибки.

Во-первых, начала ежедневно звонить Юле и требовать детального отчета о тренировках, здоровье лошади, и вообще – что и как было. Ввиду семейных обстоятельств ее такие звонки напрягали – отвечала она неохотно и без подробностей, и сначала мягко намекала, а потом и в открытую говорила о том, что звонить ей не стоит. Если что-то случится, то она и сама меня найдет. А если все в порядке – то чего пристаю?

Во-вторых, я запретила (найдя глупую и нелепую отмазку) катать Юле своего ребенка на Шквале. Естественно, катание шагом маленького ребенка лошади повредить не могло. Но я очень ревновала. И боялась, что стоит мне допустить слабинку, как моего коня начнут давать не только под ребенка, но и под прокат.

В-третьих, я стала подозревать, что Шквала работают не каждый день и не так, как я говорю. С основаниями или без – сказать сложно. Юля искренне любила мою лошадь и была к нему по-настоящему привязана. Но будучи натурой общительной и деятельной, она активно ввязалась в жизнь конезавода – гоняла за полкопейки заводской молодняк по шпрингартеру, тренировала подругу на ее лошадях, вечно кому-то чем-то помогала и упоительно общалась за чашкой чая с нашими частниками и спортсменами.
К тому же ребенок Юля с наступлением холодов стал постоянно болеть. И приезжать она стала не всегда. Правда, обычно предупреждая – но разве воспаленное паранойей воображение обращает внимание на такие мелочи?

Ах! На какие только ухищрения я не шла, чтобы проверить, работал ли сегодня мой конь! Привязывала к седлу тоненькую нитку и смотрела, осталась ли она на месте. Изучала шкуру коня на предмет заклеек и щетки на предмет их сегодняшнего использования. Поднимала по очереди все копыта и пыталась понять, что там – только опилки или все же песок манежа?

И не пересказать, сколько мне стоило это душевных страданий. Юля мне нравилась, и я очень уважала ее за профессионализм. И перечить ей – более старшей и опытной – мне казалось невозможным. Заинтересовать деньгами этого берейтора тоже было нельзя – уж не знаю почему, но она была из тех людей, которые работают за идею и личные убеждения, и при этом обладают достаточно сложным и взрывным характером.

Словом, спокойствие мне только снилось. И то не часто.

Кроме этого я рассталась с моим ветврачом – Тимофеевной. То ли поддавшись ратомскому общественному мнению (а как выяснилось, многие ее не любили и обвиняли в «залечивании» лошадей). То ли так и не простив ее легкомысленного отношения к кашлю Шквала, который не только не прошел сам по себе, как было обещано, но даже ухудшился. И дело запахло хроникой.

Вслед за мной отказались от ее услуг еще несколько человек и на какое-то время этот опытный врач и отзывчивый человек исчезла из моей жизни.

А кашлем Шквала занялась Юля. В ход пошли таблетки от кашля и ингаляции. Причем если первые конь хрумкал чуть ли не с удовольствием, то ежедневные вдыхания горячих паров его не впечатлили: ну зачем приличная лошадь будет совать голову в мешок?! Да еще стоять в таком неприличествующим его высочеству положению целых полчаса?! Куда веселее подождать, пока хозяйка расслабится, и вымеренным движением опрокинуть всю эту горячую и сильно пахнущую байду на нее!

В результате я в денник стала заходить с двумя ведрами. Одним – с горячим травяным отваром для ингаляции и мешком, вторым – с вечерней пайкой овса. Ставила первое ведро на кормушку, подтягивала к нему за недоуздок Шквала, второе ведро помещала в кормушку и с ладошки кормила своего серенького зерном. Тогда он соглашался стоять склонившись над ингаляцией. А я млела от удовольствия чувствуя, как мягкие лошадиные губы аккуратно и требовательно собирают с моей ладони овес.

Еще Шквал умудрился за первую осень пару тройку раз повиснуть на решетке денника. Она начиналась в 120 сантиметров от земли и была самого гадкого размера – как раз такого, чтобы при определенных усилиях вклинить в нее копыто, да и защемить там.

Поскольку Шквал характером отличался игривым и жизнерадостным, и с одинаковой легкостью ходил как на задних, так и на передних ногах, то решетка эта представляла для нас реальную опасность.

Ибо повиснув на ней (почему-то всегда задней ногой), конь тут же ударялся в панику и бесновал, не давая к себе приблизиться, до полного упадка сил. А люди могли только смотреть на это и гадать, что не выдержит первым – лошадиная нога или решетка?

К счастью, кости после этих грустных приключений оставались целыми. А вот мышцы и связки требовали лечения.

И первая наша осень-зима мне и запомнились бесконечными лечениями, ингаляциями и переживаниями по поводу берейтора.

ЛУЯ И АЛЯСКА

А потом на попечении у Юли появились еще две лошади. Обе абсолютно замечательные, хотя и очень разные.

Аляска – потрясающей красоты текинка (по другим источникам – тракено-текинка). Золотисто-соловая, рослая, с высоким выходом шеи и чудесной аккуратной сухой головкой. Она впечатляла всех – и любителей, и профессионалов. Потому что более совершенной внешне лошади и представить было сложно.
Ну все в ней было. И хороший для любого вида спорта рост (за 165, а то и ближе к 170 в холке), и идеальное сложение, и выигрышные масть и экстерьер.
Движения, правда, на проверку оказались средние – типично текинские, стелющиеся и экономные. Но это впечатление от лошади совершенно не портило.
А вот с характером оказалась настоящая проблема – не настроена была Аляска сотрудничать с человеком и хоть чему-то у него учится. Наверное, искренне полагала, что ее красоты и внешнего совершенства вполне достаточно, чтобы вызывать всеобщее обожание и восхищение.
В деннике это была милая лошадь, но вот под седлом…Упрямая, излишне горячая, начисто забывающая на следующий день пройденный урок.

У Луи с характером было вроде бы как получше. Это оказалась огромная, темно-гнедая кобыла со знаменитым конкурным прошлым. Все наши конкуристы сочли своим долгом явится на верхние конюшни и засвидетельствовать Луи свое почтение.
Только вот прыгать Луя к моменту нашего знакомства перестала совсем. По слухам, замкнулась прямо на боевом поле во время соревнований. Стала мертво. И навсегда.
В этом винили ее всадника, слишком формированный тренинг.
Но… Что бы там ни было, но у хозяйства, которому принадлежала Луя, после того злополучного конкура на руках осталась молодая, целая, купленная за безумные деньги и теперь абсолютно негодная для конкура лошадь.
И ее после года метаний отдали в тренинг Юле – под выездку.

Я искренне радовалась, что у Юли появились еще лошади – тем более, что она обещала, что Шквал у нее всегда будет на первом месте. И Луя с Аляской мне очень понравились, пока…

Пока Юля первый раз не выехала работать Лую в манеж. И кто-то из наших частников, не заметив меня, громко сказал:
-- Ну что, Юля, поздравляю. Наконец-то ты сидишь на настоящей лошади. Самой-то нравится?

И потому, как улыбнулась Юля, с какой нежностью она погладила гнедую лошадиную шею, я поняла, что многое в наших отношениях и нашей совместной работе изменится.

Так оно и случилось.

С Луей и Аляской у Юли получалось не то чтобы плохо – но очень медленно. Форсировать события Юля не любила. Делала все осторожно и обдуманно. А лошади активно обучению сопротивлялись.

Но я видела, что работа с ними все больше захватывает моего берейтора. И что отдатливость и талант к выездке Шквала проигрывает перед безупречным экстерьером и плавными движениями этих больших и перспективных лошадей.

И однажды Юля от нас отказалась.

Это было больно. Это было обидно. Это принесло облегчение. Ведь последние несколько месяцев отношения между нами оставляли желать лучшего.

К тому моменту я многое знала и умела сама. У меня появились друзья и я больше не чувствовала себя в Ратомке одинокой.

И еще. Здоровье моей лошади поправилось. И врачи нам разрешили прыгать.



ЗЫ:

Луя и Аляска пробыли на попечение у Юли после нашего разрыва недолго. Хозяевам нужен был не просто результат, а результат быстрый. ИМХО – с этими лошадьми невозможный. За несколько месяцев работы Юля сумела поставить Аляску на ровный темп. А с Луей даже выехала на первый старт. На что-то самое простое. Но они снялись.
И лошадей у нее забрали. С моей точки зрения – зря.
Обе кобылы здравствуй и по сей день. Стоят в денниках у своего хозяина. Радуют глаз. Матками почему-то не стали. И в спорт ни в какой не пошли.

ЗЫЗЫ: а с Юлей мы постепенно вновь начали общаться. И общаемся до сих пор. Она не раз помогала мне своими советами. А я опять – уже три года спустя и уже построив свою конюшню – звала ее к себе работать. Но пока не срослось.

* * *
МЫ НАЧИНАЕМ ПРЫГАТЬ. ГЛАВА С ЛИРИЧЕСКИМИ ОТСТУПЛЕНИЯМИ

К весне мы хорошо раззнакомились с Пашей, тем самым парнем, который любил говорить про лошадей «хороший конек» и вытаскивал таланты из самых безнадежных, казалось бы, лошадей. И именно его я попросила напрыгать моего Шквала.

Напрыжку начали в большом манеже.

После работы, часов в шесть-полседьмого, я прилетала на конюшню, чистила и собирала Шквала и вела в большой манеж. Там как раз заканчивались занятия детской спортивной группы: кто-то уже шагал по стенке, кто-то еще прыгал. Я тихонько здоровалась с тренером, садилась верхом и присоединялась к шагающим.

Как сейчас помню эту атмосферу манежа.
За окном темно, стекла запотевшие и кажется, что весь мир – это только манеж, а за его приделами нет ничего и никого. От грунта пахнет сыростью и почему-то сосновыми ветками. Рядом, тяжело водя боками, шагают гнедые и рыжие кони. С их морд на грудь и песок падают хлопья пены, бока и шеи темные от влаги, и к запаху сырости и земли прибавляется терпкий запах конского пота.

Что-то кричит тренер. С гулким звуком падают с барьеров брусья. Кто-то отрывисто выдыхает – «стенку!» и мы, шагающие по той самой стенке, дружно принимаем в сторону. И совсем близко на усталой лошади, обдавая жаром, галопом проносится какой-нибудь тоже усталый и замученый мальчишка. Прыжок. Окрик тренера. Опять прыжок. И все заканчивается.
Только мягко ступают по песку опилки и звякают да постукивают разбираемые на ночь барьеры.

Через какое-то время в огромном манеже я остаюсь одна. Или не одна – приходит со своим прокатам еще одна частница. За ней и ее прокатчиками наблюдать интересно – занятия индивидуальные, с многочисленными комментариями и на лошади, стабильно бегающей малый приз.
Но мы из скромности (и чтобы не мешать) держимся в другом конце манежа, и я почти ничего из ее объяснений не слышу.

Если Паша сильно задерживается, то первую рысь делаю сама.
Потом появляется Паша – запыхавшийся, спешащий.
-- Размялись? – спрашивает, и начинает по одному ему ведомой схеме расставлять по манежу барьеры.

Потом мы меняемся местами. Паша садится в седло, а я куда-нибудь на прыжок. И наблюдаю.

Под Пашей Шквал ведет себя совсем не так как под Юлей. «Шахматный коник» -- вот как мне его хотелось назвать в те минуты. Очень сосредоточенный, с максимально подведенным задом, преисполненный важности и мелкими семенящими на рыси движениями.

Прыгать коню нравится, он горячится, норовит затянуть всадника на барьер. Паша его осаживает, много работает между прыжками на вольтах и только потом, когда Шквал совсем успокаивается, делает один или несколько прыжков.

Прыгает Шквал по-разному. Иногда чисто по-рысачьи – разгоняясь перед прыжком, потом начинает темпить, теряет энерцию и делает силовой прыжок – практически с места. Иногда – и с каждой тренировкой это происходит все чаще – ровно, спокойно, не теряя ритма.

Но как бы он не прыгал – всегда чисто и предельно аккуратно. За полгода таких тренировок Шквал сбил прыжок всего дважды. А ведь прыгали мы высоко. Начали с 70-80 см и довели отдельные прыжки и связки до 130 см.

К концу тренировки в манеж обычно заходил и муж. Пока я отшагивала Шквала, он помогал Паше убрать барьеры. А потом просто ходил рядом со мной и лошадью.

Шагали мы всегда долго – минут 40, а то и больше, чтобы Шквал полностью высох и восстановил дыхание.
И это были самые счастливые минуты – рядом любимый человек, любимая лошадь… И еще ощущение, что все обязательно будет хорошо….

А перед выходом на улицу, уже распахнув двери предманежника, я всегда удивлялась, какое красивое у нас небо. Был виден только маленький его кусочек – очень звездный и не испорченный огнями близкого города.
И мы торопливо, зябко подрагивая, спешили на конюшню

* * *

ПЕРВЫЙ СТАРТ

Первый наш старт состоялся в начале лета. Тогда на одном поле друг за другом планировали провести два вида соревнований – детские по метр метр-десять, метр- двадцать и прикидку перед чемпионатом Беларуси с высотой барьеров до 140 см для его потенциальный участников.

После долгих обсуждений, мы с Пашей записали Шквала на 120 см. А сам Паша должен был ехать по 140-ка на Грифе – сером в яблоки тракене, которого он тогда работал.

За день до этого знаменательного события Паша внимательно осмотрел Шквала и сказал вдруг, что на таком коне он не поедет – мол, грива длинная и мохнатая и вообще. И что он пришлет девочек с выездки, которые лошадь к соревнованиям и подготовят. Я растерянно кивнула, предполагая, что гриву просто заплетут. Да и вообще – что тут еще можно такого сделать?

Ага! Как же!
На утро я коня своего не узнала. Гриву и мохнатую челку ему продернули, хвост укоротили, щетки на ногах убрали. И Шквал вдруг показался мне очень маленьким, тоненьким и одновременно строгим и беззащитным. И я даже не могла сказать, нравятся мне эти перемены или нет.

Зато Паша эти изменения оценил однозначно:
-- О, хоть стал на лошадь похож. Теперь не стыдно прыгать будет! -- И добавил смущенно, -- Тут такое дело. Мне тренер на детских соревнованиях прыгать на частной лошади запретил. Сказал, что если хочу, могу на нем в самом конце по 140 проехать.

Глаза мои округлились. Ибо 140 в моем представлении высота была запредельная.
-- Я в этом в принципе ничего страшного не вижу, -- продолжил Паша, -- коню 6 лет, и хотя мы до этого выше 130 не поднимали, но эти 130 он прыгает с хорошим запасом и охотно. А несколько прыжков по 140 особой погоды не сделают.

И я согласно кивнула.

И был день. И был старт.

Разминая Шквала, я с ужасом смотрела на поле, где после детских соревнований поднимали барьеры. Маршрут был не сложный – но высоко ведь! А рядом по разминочному полю проносились галопом и прыгали барьеры наши мастера, в том числе Дима Любомиров на Зенкере, один из самых любимых моих белорусских спортсменов.

«Эх, и куда мы лезем! Где Зенкер, а где мой рысачок!» -- тосковала я. Впрочем, тосковала не вполне искренне. Потому что в глубине души прятались невероятные, смелые надежды. Что выйдем мы сейчас на старт и всех их сделаем.

Паша на Грифе стартовал вторым. Хорошо стартовал. Ровненько, резво. Сделал один повал. Отдал после финиша Грифа кому-то из девочек и сел на Шквала. Прыгнул пару раз разминочный прыжок, но высоко не ставил – сказал, что не хочет перенапрягать лошадь и что все будет хорошо.

Между тем соревнования шли своим чередом. Еще несколько всадников, в том числе Любомиров на Зенкере, сделали по одному повалу.

И последними вызвали Пашу со Шквалом.

Краем глаза я заметила, как спортсмены, получившие по 4 штрафных (чисто не проехал никто) вновь потянулись к разминочному полю – готовится к перепрыжке. Мою лошадь всерьез не воспринимал никто, и ждать результата нашего выступления не стали.
Ох, как это было обидно!

Шквал, прекрасно понимающий, что происходит, и зараженный нашим волнением, с места взял очень резво. Но увидев перед собой неожиданно высокий прыжок на мгновение замешкался. Сбился. Потерял ритм.

Но прыгнул! Высоко, гораздо выше, чем стояли планки барьера.

Еще прыжок и еще. Система. Проезд.

Каждый раз, когда Шквал отталкивался от земли, мое сердце больно ухало вниз. А ноги непроизвольно отрывались от земли и тоже слегка подпрыгивали.

Стояла я сразу за судьями, и когда Паша повернул на последний прыжок, услышала растерянный голос одного из судей:
-- Так что он? Выиграет?!?

И он выиграл. Слишком рано снялся на последних чухонец, но смог! Дотянулся! И понукаемый Пашей со всех ног кинулся к финишному столбу.

И оказался единственной лошадью, прошедший маршрут без повалов и штрафных очков.

А на Грифе Паша остался вторым.

Ах, как я радовалась! Как хлопала Шквала по шее и обнимала Пашу. То, что сделал Шквал – рысак, купленный год назад в абсолютно «разваленом» состоянии за 1000 долларов, -- казалось просто невероятным.

А Паша, счастливый и возбужденный не меньше, чем я, сказал тихо:
-- Знаешь, у этой лошади самая большая душа, которую мне когда-либо доводилось видеть.

* * *

 Отправлено: 26.06.09 19:10. Заголовок: И В РЕЗУЛЬТАТЕ… Что..

И В РЕЗУЛЬТАТЕ…

Что, как вы думаете, может получится в результате такой неожиданной и приятной победы? Уважение и признание конников? Приглашение в национальную сборную? Следующие одна за другой победы?

Наверное, если писать сценарий для красивой истории, то так оно и было бы. У нас получилось по-другому. Ну не могла и не должна была частная лошадь, по мнению работников и руководителей Ратомки, выиграть прикидку! И нам закрыли все пути.

У Паши отобрали Грифа и дали взамен серого латвийца, мало на что годного, как считали тренера, и абсолютно не готового к серьезным стартам. Начали гонять нас с тренировочных площадок. Не давали Паше садиться на Шквала.
Доходило до смешного. Стоило старшему тренеру увидеть Пашу на моем рысаке, как он тут же снимал его и давал какое-нибудь срочное задание – например, пошагать в течении двух часов какую-нибудь заводскую лошадь. И тренировки наши постоянно срывались.

С новой лошадью у Паши тоже шло не то чтобы очень. Когда я слышала, как орет и матерится на бедного парня тренер, то чувствовала себя очень виноватой.

Но…Как бы там ни было, но выигранная прикидка дала нам шанс выступить на чемпионате Беларуси и мы к нему активно готовились. То есть пытались – активно.

Высоту, правда, выбрали поменьше – 125 см в первый день и 130 см на второй.

И день старта настал.

По жребию мы стартовали в середине, а Паша на своем Сером где-то в начале. Получилось у них плохо. Первые несколько барьеров латвиец снес грудью, потом кое-как перевалился через прыжок-другой, и перед очередным чухонцем стал. Намертво. И Пашу сняли.

Я не слышала, что говорил Паше тренер. Но вернулся он в состоянии абсолютно раздавленном.

Молча сел на Шквала. На разминочном поле из трех прыжков один сбил. Первый раз за все это время сбил!

-- Паша, а может ну его. Завтра отпрыгаем, -- сказала я.
-- Да ладно. Попробуем. Может, даже и хорошо, что конь жердь цепанул, лучше ноги на боевом поле поднимать будет.

И они вышли на старт.

Ехал Паша плохо. Для лошади ростом не многим более 160 см в холке прыгать высоко по определению сложнее, чем для лошади более рослой. Особенно если большинство прыжков – широко растянутые параллельные брусья. Таки лошадям надо прыгать ходом, за счет инерции, а не силы.

Но Шквал старался. Очень старался. Не смотря на то, что его чересчур коротили и затягивали поводом, не смотря на то, что висели через прыжок у него на переду. К тому самому чухонцу, на котором снялся Паша, подошли они совсем плохо. И я поняла, что сейчас опять – станут. Потому что сначала всадник бросил коня на прыжок, потом стал коротить, а перед барьером практически бросил повод. Но Шквал прыгнул. Не красиво, не технично, но все-таки чисто.

Дальше пошло лучше. И только на самом последнем прыжке конь неожиданно чиркнул копытом по верхней жерди. И та, несколько мгновений покачавшись на колобашках, медленно и неохотно сползла вниз.

4 штрафных! Не так плохо для чемпионата. Для сложного маршрута, где надо сделать 18 прыжков, и где из 50 всадников только четверо или пятеро «остались» без штрафных очков.

Так я сказала Паше. Но он, все такой же расстроенный, молча отдал мне отшагивать лошадь и пошел к конюшням.

Шквал тоже казался расстроенным. Он не ржал встречным лошадям, не красовался пассажем, как всегда после удачных тренировок, а шел понуро опустив голову – уставший и угрюмый.

На следующий день история повторилась.

Объективно маршрут 130 см был легче, чем вчерашние 125 см. И прыжков поменьше, и поворотов сложных нет. Но до конца его на сером латвийце Паша не дохал. А на Шквале сделал 3 повала и, соответственно, 12 штрафных – рекорд для нас. Ибо забегая вперед скажу, что из двух десятков стартов, которые были сделаны в следующие два года, только один раз мы получили 1 штрафное очко за время и один раз – 4 штрафных за непредусмотренный на маршруте вольт. А все остальные проехали нулем.

После этих соревнований Паша больше на Шквале не выступал. Запретили ему это. Но моим тренером и другом остался и по сей день.

ЭТА ЗЛОВРЕДНАЯ ЗЕЛЕНКА

Летом работы у меня стало поменьше. Точнее, освоившись на новом месте, я начала пользоваться всеми прелестями свободного графика – написал все материалы на ближайший номер, сдал их в срок, и все – никаких вопросов к тебе нет.
Правда, дергали меня периодически с конюшни на какие-нибудь пресс-конференции или брифинги. Но на этот случай у меня в шкафчике висел упакованный в целлофан деловой костюм. И если срочно куда-нибудь вызывали, оставалось только поменять бриджи на брюки и бежать на ближайшую электричку.

И вот однажды...

Словом, мой конь-огонь в очередной раз влез в какую-то мелкую неприятность и получил царапину. Не страшную, но я решила таки помазать ее зеленкой. То ли щипать она ранку начала, то ли еще почему, но Шквал вдруг решил, что от пузырька надо избавится. Сказано-сделано. Эффектный пинок по открытой баночке, и в зеленке оказываюсь я – полностью руки и в мелкой крапинке брызгов лицо.

И именно в этот момент – как в плохой комедии – оживает мой телефон. И мне в приказном порядке говорят ехать на пресс-конференцию Нацбанка. Быть на которой надо через час.

Вы пробовали когда-нибудь оттереть подручными средствами зеленку? Мыло помогло слабо. Ядовито-зеленый цвет стал более приятным, а пятна на лице хотя и не смылись, но расплылись и окрасили участки кожи рядом с собой в зеленоватый оттенок.

Живо откликнувшиеся на мою беду частники принесли склянку со спиртом – мол, медицинский, должен все оттереть. И действительно оттер. Но не все. А так, превратил зелень бриллиантовую в зелень болотно-тусклую. И добавил к моему и без того загадочному внешнему облику явственно ощутимый аромат алкоголя.

Времени до электрички почти не оставалась, и быстро переодевшись в костюм (тоже, к стати, зеленый), я со всех ног кинулась на станцию. В электричке стала тихонечко в угол -- чтобы не возбуждать лишнее любопытство -- и до Минска доехала без приключений. И до здания Нацбанка тоже добежала в считанные минуты, но все равно опоздала – когда я вошла, и руководство главного финансового учреждения страны с умным видом сидело на месте. И журналисты экономических и не очень изданий были все в сборе.

Словом, проскользнуть незаметно и забиться в угол на этот раз не вышло. Докладчик от Нацбанка при моем появлении сбился и замолчал. А все присутствующие, проследив за его взглядом, тоже повернулись в мою сторону.

И было на что посмотреть! Стоит эдакое нечто, с ног до головы зеленое. Зеленые брюки и пиджак, одна полностью, вторая на половину зеленая рука. И лицо тоже зеленое. Правда, не такого интенсивного оттенка. И над всем этим витает легкий аромат медицинского спирта.

Единственное свободное место оказалось рядом с председателем Нацбанка. И я уныло побрела туда.
В прочем, моего плохого настроения никто не разделял. Конференция прошла на редкость оживленно – журналисты шушукались, переглядывались, изредка похихикивали. Особенно когда секретарь, раздавая кофе и стараясь двигаться бесшумно, ставя передо мной чашку, вдруг явственно ойкнула.

А вечером пресс-конференцию показали по всем белорусским каналом. Показывали в основном председателя. Но поскольку я сидела рядом, то и мое страдальчески сморщенное лицо постоянно мелькало в кадре. А оператор ОНТ даже остановился на нем крупным планом.

В прочем, по телевидению, к моему огромному облегчению, все выглядело не так плохо. Ну сидит зеленый от напряжения умственной энергии и постоянных переработок журналист. А может и не от умственной энергии, а просто сейчас болеет. А по жизни белый и пушистый.

И никаких карьерных последствий это мое маленькое приключение не имело.

* * *

НОЖКА БО-БО

А потом – наверное, разнообразия ради (ибо до этого мы преимущественно сражались за здоровую спину и легкие) – у Шквала потекло сухожилие. Не сильно и без хромоты. Но именно это – как и то, что никаких нагрузок или других причин для воспаления не было – вызвало у нашего ветврача серьезные опасения.

-- Есть два варианта, -- сказала врач. – Можно проколоть противовоспалительное средство. А можно пойти в след за народной медициной и сделать компресс из водки, йода и мокрицы. Проверенное хорошее средство. Как раз для таких вот непонятных случаев. Только держать его надо три дня, не меньше.

Хотя народный вариант мне понравился больше, но как заставить Шквала простоять с ватником на ноге три дня я не знала. Он терпеть не мог такого рода штуки и стоило только отвернуться, избавлялся от них с космической скоростью.

Поэтому поохав и повздыхав, я отправилась в аптеку за лекарством. Купила ампулы и шприцы. И уже потом, в конюшне, прочитала инструкцию, которая на 90% состояла из противопоказаний и возможных побочных эффектов. И поняла, что ни за какие деньги любимой лошади эту гадость не вколю. И пошла за мокрицей.

Мокрицы за конюшней произрастало много, со спиртом и йодом тоже проблем не возникло. И несколько часов спустя конь стоял с завязанной и упакованной по всем правилам ногой. Стоял он спокойно, но по взгляду и мимике было видно, что не просто стоит – ждет. И что едва отойду я от денника, пойдут все усилия прахом.

Со вздохом я достала телефон и позвонила мужу:
-- Мишанька, ты не против, если я сегодня поночую в конюшне со Шквалом. А то он повязку сорвет. А она должна три дня продержаться.

К чести моего мужа, эту идею он воспринял спокойно. И даже благословил.

А около часа ночи, не выдержав, приехал на конюшню сам. С термосом чая и бутербродами. И это было такое счастье!

На тюках соломы мы сидели в деннике у Шквала. Ели бутерброды и тихо разговаривали. А Шквалу скармливали огурцы с этих самых бутербродов.

Рядом тихо жевали сено лошади. И хорошо было слышно, как они изредка всхрапывали и переступали с ноги на ногу. А под утро мы все трое заснули.

И что странно! Вторую ночь ночевать не пришлось. Хорошо чувствуя Шквала, его мысли и настроения, к середине второго дня я вдруг поняла, что больше срывать повязку он не будет. Бог знает, на чем было построено это убеждение. Но я с легким сердцем собралась и поехала домой.

И оказалась права. Ни в те дни, ни в последствии, больше конь никогда от повязок избавиться не пытался.

А нога после компресса стала как новенькая. Отек спал, сухожилие перестало греться. И поосторожничав недельку, мы вновь втянулись в работу.

* * *
ПРЫЖКИ

Между тем я потихоньку начала прыгать на Шквале сама. Под мудрым руководством Паши или самостоятельно. И сразу повылазили мои ошибки и проблемы.

Во-первых, у меня оказалась просто отвратительная память. Запомнить связку из трех прыжков я еще могла. Но пройти без ошибок целый маршрут мне казалось чем-то из ряда вон выходящим. Тем более что Шквал двигался между препятствиями очень резво и времени на размышления не оставлял абсолютно.

Во-вторых, я так боялась не отдать вовремя повод и дернуть лошадь за рот, что предпочитала этот самый повод перед барьером просто бросать. А потом после приземления подбирать. Шквал был не против – прыгать на брошенном поводу ему нравилось. А честным он был настолько, что обнести прыжок или закинуться ему просто не приходило в голову.
Но вот беда! Порой времени на подбор повода уходило столько, что повернуть на следующее препятствие я уже не успевала.

Зато я никогда не отставала от лошади и очень мягко всегда садилась после прыжка в седло.
А Шквал прыгал просто с редким энтузиазмом. И старался прыгнуть все, что попадалось нам по пути.

Заметив эту его особенность, я потихоньку начала устраивать ему напрыжку на свободе. Причем на полной «свободе». Ставила в леваде несколько барьерчиков, выпускала туда Шквала и (сразу отмечу, что в руках у меня ничего кроме морковки не было!) активно хвалила и угощала за каждый успешный прыжок. Дошло до того, что я могла поставить там 6-7 прыжков высотой до 120 см, провести за недоуздок коня и показать ему маршрут, а потом стоя за ограждением левады вместе с восхищенными зрителями наблюдать, как конь этот маршрут сам по себе проходит.

Ах! Как я в такие моменты гордилась своим белоснежным зверем. И искренне полагала (и полагаю до сих пор) что другого такого нет, не было и не будет.

А в августе мы со Шквалом записались на соревнования. На 120 см как и в первый раз. И забавно, но история в точности повторилась. В последний момент нас на 120 не пустили. Сказали ехать самый высокий из маршрутов – 140 см. Правда, ставили этот маршрут «для своих», чтобы дать возможность молодым спортсменам пополучать звания кандидатов. И высота там была выдержана достаточно условно.

Я хорошо помню эти соревнования.

Было страшно и весело. Весело, потому что в своего коня я очень верила. Даже больше, чем в себя. И была уверена, что если не напортачу с очередностью прыжков, то все будет ОК.

Чтобы запомнить маршрут, прошла его раз восемь. Нарисовала на бумажке. Десяток раз проехала мысленно. А Паша рассказал мне, где и как поворачивать и на что обратить внимание.

Но на разминочном поле мое хорошее настроение улетучилось. Шквал, чувствуя мое волнение, разнервничался, перестал слушаться. Рысаковской и очень жесткой рысью мы носились между прыжков, и я понимала, что управляю лошадью очень относительно. И что на старт в таком состоянии ехать нельзя.

А Паша кричал, уговаривал, успокаивал.

До старта оставалось несколько минут, когда вдруг получилось! Конь смягчился, встал в повод, пошел чудесным мягким галопом.

-- Заходи! – крикнул Паша.

И я не задумываясь повернула на разминочный барьер. И первый раз за лето опоздала за Шквалом.

Толчок был настолько сильным, что мгновенно вышиб меня из седла. Я парила в воздухе, а в голове крутилась только одна мысль – если сейчас конь убежит, то на старт мы не успеем и снимемся.

В результате приземлилась я за барьером одновременно с лошадью. И приземлилась на обе ноги, не выпустив повода из рук.

Но удар о землю оказался такой сильный и болезненный, что я на мгновение ослепла и оглохла. А когда пришла в себя – растерянная, рядом с недоумевающей лошадью и напуганным Пашей – то поняла, что просто не смогу сейчас сесть в седло и прыгать.

-- Садись! – сказал Паша, -- Сейчас тебе ехать.
-- Паша, я не могу.
-- Можешь!
-- Не могу!

Он орал на меня, я на него. Но в результате я села в седло, и (злясь и обижаясь на Пашу) поехала на боевое поле. Где как раз нас со Шквалом и вызвали.

И получилось! Все у нас получилось!

От страха просидеть прыжок и вновь вылететь из седла я слишком сильно лезла вперед, суетилась, но Шквал – мой самый любимый, мой невероятный конь! – вез меня с редким терпением. После каждого прыжка – чистого, аккуратного, с хорошим запасом – он словно приостанавливался (сокращая галоп до минимума) и спрашивал – «дальше куда?» -- и получив ответ резво шел на следующий прыжок.

Один раз я не совсем вовремя свернула, и когда поняла ошибку, нужное препятствие оказалось не по прямой, а наискосок. Вы скажете, так не бывает, но в то мгновение между мной и лошадью произошел молчаливый диалог:

Я: Не прыгнем! Ну никак не попадаем, давай малыш, обходим справа и на вольтик, на вольтик.
Шквал: Попробуем! Прыгнем!
Я (покороче набирая правый повод, но все же с долей неуверенности) : А может, на вольтик? Ну и черт с ними с четырьмя штрафными.
Шквал (мягко повод у меня забирая): Держись!!!

И мы прыгнули. Как потом описывали очевидцы, наискосок и через стойку, высота которой была 180 см.

И проехали маршрут чисто. А потом и перепрыжку. Заняли второе место.

Выехав за пределы конкурного поля, я вдруг поняла, что задыхаюсь. И что с момента первого прыжка и все 80 секунд на маршруте просто не дышала. И поэтому сейчас болит и саднит горло, а по телу разливается слабость.

Я медленно сползла со Шквала, отпустила подпруги и стала отшагивать его в руках. А он веселился, гарцевал, норовил стать на небольшие свечки. И чувствовал себя не вторым, а абсолютным победителем соревнований.

И в этом я ним на 200% была согласна.

 Отправлено: 26.06.09 19:12. Заголовок: ПРОСТО ЛЕТО А потом..

ПРОСТО ЛЕТО

А потом начались будни. Самые обычные дни – тренировки и прогулки в полях, долгое общение в деннике. Лето, за каждый день которого мы со Шквалом все больше узнавали друг друга.

Тогда я впервые прочитала, что рысаков испытывают не только в качалке, но и под седлом. И что то, что я называла «полевая рысь» -- то есть посадка на рыси при которой ты все время, не касаясь седла, стоишь на стременах и коленях, почти как на полевом галопе – вовсе не мое изобретение. И что так уже давно и успешно ездят.

В результате я стала в поле совершенствовать этот навык. У нас была излюбленная прямая – потрясающая длинная ровная полоска поля, километра полтора протяженностью. В ее начале мы становились на маховую рысь, и хотя Шквал никогда не бегал в качалке и его не учили ходить таким вот специфическим аллюром, уже через 300-500 метров я чувствовала, как в лошади что-то менялось.

Он становился словно легче и невесомее. Мышцы двигались ровно и слажено, ритмично работали сердце и легкие (и каждый его удар, каждый вздох Шквала я в эти моменты чувствовала так же ясно и четко, как свои собственные), а ноги все сильнее отталкивались от земли. И мы летели. Так быстро, что легко держались вровень со скачущими галопом лошадьми. Поначалу Шквал, бывало, сбивался на галоп. Но с каждым днем мах его рыси становился все шире, равновесие он держал все лучше, и не было уже необходимости в этом самом галопе.

Как-то нашу такую вот рысь случайно увидела наездница с Хреновского, отдыхавшая тем летом в Минске. Она нашла нас в конюшне и долго расспрашивала о Шквале и его предках. Обладая неплохой памятью, я без проблем назвала его родителей и дедов. И с гордостью и радостью узнала, что оба наших деда – Жар и Исполнительный – оказывается, знаменитые ипподромные бойцы, поставившие немало рекордов и завоевавшие множества призов. Со слов наездницы, кощунством было использовать Шквала как верховую лошадь. С ее точки зрения, даже не пройдя специального обучения, результаты на маховой рыси он показывал поразительные и был смысл выставить его на бега.

Сразу оговорюсь, что до бегов дела у нас не дошло. Хотя бы потому, что нет в Беларуси ни одного ипподрома. Но в потенциальном успехе Шквала на этом поприще я не сомневалась. И не из-за его рыси, о качестве которой я могла судить только с чужих слов. А вот почему.

Он терпеть не мог быть вторым. И любая лошадь, хоть на полголовы шедшая впереди, вызывала у него непреодолимое желание ее обогнать. Хоть на шагу, хоть на рыси, хоть на галопе. И удержать его от таких попыток – не смотря на хорошую выезженость и мягкоуздость – было очень сложно. А иногда и невозможно.

Первое время мне доставляло удовольствие устраивать в полях самопальные скачки с лошадьми нашего конзавода. Потому что в этих скачках, не смотря на то, что продуктивным галоп Шквала назвать было ну никак нельзя, мы неизменно побеждали. Просто в один момент я поняла, что в таких вот гонках Шквал слишком сильно выкладывается, не бережется, и что победы наши могут оказаться пировыми. Надорвется конь в своем страстном стремлении быть первым.

И не смотря на то, что бешенные скачки доставляли мне огромное удовольствие, от них я тем летом раз и навсегда отказалась.

И заменила их поездками на стипль-чезную трассу. Была такая в Ратомке – травяной круг с плавными спусками и подъемами и разбросанными по нему препятствие – невысокими, до 80 см хертелями.

Шквалу, в принципе любившему скорость и прыжки, такое времяпровождение тоже понравилось. И на тренировках вместо традиционного реприза резвого галопа мы теперь делали один-два круга по этой трассе. И вновь была скорость (правда, на этот раз вполне контролируемая), свистел ветер, пружинисто подбирался конь перед каждым барьером. Были и прыжки – высокие (гораздо выше этих 80 см), длинные, без потери скорости и инерции.

Самое интересное, что Шквал все остальное время этих самых хертелей боялся. Подъехать к ним на шагу было невозможно. Конь фыркал, бочил, упирался всеми четырьмя ногами – словом, делал все, чтобы не подъезжать к этой «страшной штуке». Но если вот понимал, что мы через это будем прыгать, то делал прыжок без страха и сомнений.

Заметив эту особенность, я провела эксперимент. Был на ратомской троеборной трассе прыжок, к которому Шквал ближе чем на 20 метров категорически отказывался подходить – эдакий слепленный из бревен шестиногий черный паук, с кровожадной красной улыбкой и белыми бельмами глаз. И вот в очередной раз, вместо того, чтобы просто провести упирающегося коня мимо, я подобрала повод, сделала вольт на коротком галопе, после чего направила лошадь на «паука». И что вы думаете?! Он вновь ни на мгновение не усомнился. И пошел на страшный и ужасный прыжок с той же легкостью и азартом, как он заходил всегда на обычный чухонец.

Прыгать, правда, я не стала. Свернула. Боюсь я мертвых препятствий. Особенно когда на своих лошадях сижу. Насмотрелась в Ратомке и падений, и травм, и на лошадей таким образом покалеченных. Но самому факту проявленной Шквалом смелости порадовалась. Раз на такого «зверя» смело пошел, значит, чтобы не выставили нам на маршруте – положат ли вместо «воды» в канаву шуршащую пленку или ленточки на стойки навесят -- прорвемся.

* * *

И ВНОВЬ КАДРОВЫЙ ВОПРОС

В прочем, безоблачным наши поездки и тренировки не были. Например, к концу лета я стала замечать, что навыки, полученные Шквалом от берейтора по выездке, улетучиваются. Менее длинной и ритмичной стала рабочая рысь, ухудшился галоп, да и сбор конь начал держать не так стабильно. А с моей точки зрения, без таких вещей, как продуктивные рабочие аллюры, умение правильно гнуться и держать равновесие, сбор и прочие «мелочи», на которые больше обращают внимание в выездке, и конкурная лошадь прыгать не будет.

И я вновь стала искать себе берейтора среди выездковцев. Сначала пошла по простому, на мой взгляд, пути: обратилась к Жуковой, одному из наших известных тренеров, и попросила порекомендовать ее мне кого-нибудь из своих учениц.

Та и порекомендовала одну из девушек – кандидата в мастера спорта, между прочим. Девушка тоже была не против поработать у частника, и сумму за свои услуги запросила более чем приемлемую. Но прежде чем «утвердить» ее на работу, я попросила разрешения поприсутствовать на ее обычной тренировке.

Та согласилась, хотя и несколько неуверенно. И все полтора часа, что была в манеже, просто … шагала на своей лошади!

Меня это несколько удивило, и я осторожно попробовала поспрашивать у частников мнение об этой самой девушке.
Ах, сколько грязи можно, оказывается, вылить на человека в течении 5 минут! И ноги не оттуда растут, и руки. И голова тоже. Коней гробит и уродует, ездить не умеет, и так далее и тому подобное.

Это сегодня я знаю, что полить грязью спортсмена (если он не твой друг, тренер или ученик. Хотя и эти исключения действуют не всегда) у нас чуть ли не общепринятая норма поведения. И что узнавать о ком-то таким образом информацию надо очень осторожно, выуживая крупицы истины из потока словоблудия.

А тогда просто испугалась и даже похвалила себя за осмотрительность (справедливости ради отмечу, что девушка та благополучно работает с лошадьми до сих пор, доросла до мастера спорта и хотя действительно, на мой взгляд, работает с лошадьми жестковато, но и результатов добивается высоких).

Попробовала найти еще кого-то, но едва пыталась узнать о кандидате мнение других конников, так сразу начинала подозревать, что в Ратомке работают исключительно душевнобольные неуравновешенные люди, способные за считанные тренировки сорвать лошади «крышу» и оторвать ноги. И ни на что большее.

В результате я переписала на бумажке имена тех спортсменов, за работой которых я имела возможность постоянно наблюдать сама. И судить, соответственно, тоже самостоятельно. Список получился не то чтобы очень большим. И часть имен в нем были такого уровня, что и соваться со своими предложениями не стоило (например, возглавляла его Ирина Лис). Но была в нем одна молодая спортсменка, вписав которую я едва не заверещала от радости – потому что более подходящего человека я и представить не могла.
Звали ее Галочка.

* * *


ГАЛОЧКА

Галочка приехала из Москвы следом за своим тренером. Я не слишком хорошо знаю ее биографию, но из тех обрывочных сведений, которыми обладаю, складывается примерно следующая картина:
До какого-то времени Галочка преимущественно тусовалась на прокатных конюшнях, и знала и умела многое – как и все помогающие на конюшнях после энного количества проведенных там лет. Что позволило ей в результате коноводить у Настоящего Мастера. А потом стать этого мастера ученицей и правой рукой.

Как бы там ни было, но к моменту нашего знакомства Галочка знала и умела очень многое, и по уровню своего мастерства могла за пояс заткнуть многих спортсменок, пополучавших своих кандидатов и мастеров на выезженных другими лошадях. И было в ней главное, очень подкупающее качество – она по настоящему любила лошадей. Причем любых. И большепризных многотысячных красавцев, и прокатных хоббиков, и даже лохматых кобылок, вывозивших из конюшни навоз.

И еще она любила людей и отличалась просто невероятной работоспособностью.

Кто появлялся на конюшне еще до рассвета и до прихода конюхов поил всех лошадей? Пробовали когда-нибудь разнести ведра на 150 голов? Да не полениться напоить вволю, хоть два, хоть три ведра каждой лошади налить.
А потом помочь покормить, развести по левадам, вычистить-вылизать и подготовить к работе «своих» лошадей. Кого-то размять, кого-то по полной программе отработать. И все это Галочка проделывала с хорошим настроением, не повышая голоса и не злясь – опять-таки ни на людей, ни на лошадей.

Словом, с просьбой поработать Шквала я именно к ней и обратилась. И получила вежливый, но решительный отказ – оказалось, что у Галочки на попечении уже 7 лошадей и взять да полноценно работать еще одну она просто не сможет.

В прочем, увидев мое расстроенное лицо, Галочка предложила компромисс – она с утра берет Шквала на корду на шамбон и 30-40 минут работает. И потом в течении дня по возможности выпускает в леваду.

Подумав, я решила, что это хороший вариант. Для коня с проблемными легкими (а на смену погоды или нервничая Шквал продолжал покашливать) движение очень важно. И врач нам настоятельно рекомендовала как можно больше времени двигаться и просто находится вне денника.
Сама я приезжала вечером, и утренняя получасовая работа на корде была весьма к стати. И я согласилась.

С тех самых пор очень уважаю шамбон. Естественно, при его грамотном и аккуратном применении.
Начала Галочка с очень длинного, постепенно по одной дырочке укорачивая и все больше подводя бичом зад лошади.
За несколько месяцев Шквал научился сам опускаться вниз и бегать – как бы это объяснить -- одновременно расслабленно, но двигаясь при этом от зада и задействуя все свои мышцы. Движения его вновь стали длинными, красивыми и ритмичными.

Галочка тоже была довольна результатом и считала Шквала талантливым учеником. И замечательно к нему относилась.
Пока… То ли все серые кони невезучие, то ли судьба наша такая, но пришла к нам беда…

 Отправлено: 26.06.09 19:16. Заголовок: «ВАША ЛОШАДЬ РАЗБИЛА..

«ВАША ЛОШАДЬ РАЗБИЛАСЬ…»

Как сейчас помню тот день. Обычный, осенний, холодный и ветренный. Я с другими ссотрудниками редакции сидела в переговорной комнате, и глядя на осеннее безобразие, творящееся за окном, лениво обсуждала готовящийся номер журнала.

В этот момент зазвонил мой мобильный телефон. Высветившийся номер показался мне незнакомым, но, поколебавшись (планерка как-никак!), я подняла таки трабку.

-- Здравствуйте, -- сказал незнакомый женский голос. Это у вас лошадь в Ратомке?
В груди у меня нехорошо екнуло и похолодело:
-- У меня.
-- Мы с вами не знакомы, просто ни у кого там телефона не оказалось и попросили позвонить меня. Я так и не поняла, что случилось, но вроде бы конь разбился и вам надо приехать с ветеренаром. Что-то там шить надо.

Потом мои коллеги говорили, что никогда не видели, чтобы человеческое лицо так быстро меняло оттенки – от нежно-зеленого до мертвенно-белого.
А я просто схватила куртку и бросилась в Ратомку, вызвания на ходу врача.

Та обещала приехать быстро, и действительно, обе мы были у конюшни через 20 минут. А на входе в здание еще столкнулись и с Инной – лучшим нашим специалистом по ветеренарии. Она глянула на наши перепуганные лица и рванула следом.

Шквала я увидела сразу – причем стоящего на своих ногах. А когда он приветственно заржал, почувствовала, что вновь могу нормально дышать и говорить.

Вместе с двумя врачами зашли в денник. Осмотрели лошадь. Рана действительно была – глубокий длинный кровоточащий порез на передней ноге. Инна тут же скинула куртку, достала из небольшой на вид сумочки кучу полезных вещей – чомбур с недоуздком, бутылочку со спиртом, набор игл, вату и бинты. Помню, как я удивилась: Инна к тому моменту в Ратомке не работала, и судя по ее нарядной светлой одежде, собралась к кому-то в гости, а не на вызов. Но даже в гости – во всеоружии.

Шили коня врачи в четыре руки. И еще успокаивали меня. Потому что отойти от них дальше чем на метр я оказывалась. И искренне страдала, глядя на изуродованную ногу лошади.

В прочем, прогноз врачей был благоприятный. Да, рана глубокая, но коню очень повезло. Стекло (а именно стеклом порезался Шквал) вошло под углом. Пару градусов в сторону – и было бы перерезано сухожилие. А так, просто мышца порезана, хотя и глубоко.

Что меня глубоко поразило в этой истории, так это то, что ни один, ни второй врач не взяли с меня денег. Категорически отказались! Правда, я притащила потом каждой по коробке конфет, и эта была единственная плата за то, что они сначала шили, потом неделю промывали рану, и в конце снимали с нее швы.

Вот он – белорусский характер! Умение проявить такт, понимание, бескорыстие, придти на помощь.

А с Галочкой мы в тот день очень сильно поссорились. Полгода даже не здоровались. Я во всем обвинила ее – и что ногавки не одела, хотя я их специально приготовила и положила рядом с недоуздком, и что не в ту леваду лошадь выпустила (та, где мы обычно гуляли оказалась занята, а вторая примыкала к конюшне. И Шквал быстренько обнаружил там своего нелюбимого мерина и начал через стенку выяснять отношения. И разбил с наружной стороны окно, осколками которого и поранился).

Потом за свой этот порыв мне было стыдно. Есть такая штука в жизни – случайность. Или судьба.
Я тоже как-то выпустила в леваду чужого полуторку, а он попытался через нее перепрыгнуть и сильно повредил ногу. Но меня за это никто не упрекнул.

А нога Шквала замечательно быстро зажила. Правда, осталось на месте пореза небольшое уплотнение. На сухожилие оно не давило и ни коим образом ему не мешало. Но вот бинтовать или одевать ногавки нам уже было нельзя – тогда давление на сухожилие сразу появлялось.

Но учитывая, что ноги у Шквала были просто чудесные – сухие, крепкие, беспроблемные – то большой в отказе от ногавок и бинтов я не видела.

НАШИ СОСЕДИ. КРЕКЕР

В это время в соседний с нами денник переставили потрясающую лошадь – двухлетнего жеребчика по кличке Крекер. У него было две очень яркие особенности: необыкновенная очень ровная темно-вишневая масть без единой отметины (только глаза и копыта выделялись темными пятнами) и необыкновенно ласковый покладистый характер.

Крекер, несмотря на свой юный возраст, никогда и ни с кем не ссорился. Ни с соседними лошадьми (а уж Шквал так старался!), ни с девочками с выездке, которые брали его работать. Рассказывали, что он очень просто и быстро заездился. Сразу дал на себя одеть уздечку и седло, не пытался скидывать седока и к концу недели из трендепо был отдан детям в учебную группу по выездке.

Росточка Крекер был небольшого, но сложен приятно и двигался ровно и пластично. Но на новом месте – не теряя в прочем своей ласковости и приятности – начал как-то очень быстро худеть. Оказалось, что еще один его сосед – вороной частный мерин, разобрал часть стены, и едва разносивший зерно конюх уходил с нашей части конюшни, просовывал в дырку голову и сначала съедал порцию Крекера, а потом принимался за свою. Чему вишневый двухлетка и не думал сопротивляться: угрюмо отходил в сторону и молча смотрел, как быстро исчезает его пайка.

Самое грустное, что даже когда мы обратили внимание конюхов, бригадира и владельцев мерина на это безобразие, ситуация ничуть не изменилась – свободных строителей, что бы заделать дыру в кладке не было, конюхам и прочему персоналу было все равно, владельцев вороного мерина такое положение дел вполне устраивало, а девочки-подростки, хоть и расстраивались каждый раз за свою лошадку, но тоже ничего не предпринимали.

Крекер очень ослаб. Когда девочки ездили на своих лошадях в поле, он всегда держался сзади, в метрах в 100 от основной группы, в галоп поднимался с трудом и неохотно, и уже через 10 минут был весь в мыле.

В прочем, спасло молодого жеребчика то, что через месяц, когда у него ясно обозначились все ребра, а шерсть перестала блестеть, перевели на другую конюшню.

Где он прожил всего два года.

Подвела Крекера его безотказность и лояльность к людям и другим лошадям. За эти два годы умудрились ему мундштуком разорвать язык, привести в полную негодность плечи. А пал он от колик – вроде бы совсем несильных. Увидели люди, что с конем что-то не то, поводили его немножко и поставили обратно в денник. Врача вызывать не стали, так как вел себя конь очень смирно и спокойно, и беспокойства особого не проявлял. Даже седлали на следующий день, хотя Крекер за прошедшие сутки ни к еде, ни к питью не притронулся. И он честно отработал тренировку. Пришел в денник и сразу лег. И ночью Крекера не стало.

* * *

НА СЦЕНЕ ВПЕРВЫЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ САША

После случая со стеклом, доверить кому-либо Шквала я больше не решалась – стала сама ездить по два раза не день. Благо, дорога от конюшни до дома занимала не так много времени, а график работы к тому времени стал у меня ну совсем свободный.

И вот, стою я как-то у шпрингартера, где резвится Шквал, и вижу, что за нами внимательно наблюдает мужичок. Роста небольшого, сложения сухого, в бриджах и сапогах. В прочем, даже если бы он был во фраке и лакированных ботинках, все равно конника в нем бы и за километр можно было распознать.

Постоял. Посмотрел. Подошел. Спросил, что за лошадь и откуда.

Сам Саша на какой-то общей послесоревновательной вечеринке потом так описывал ту нашу первую встречу:
«Я тогда на трендепо работал. Выхожу во внутренний дворик и вижу – ЛОШАДЬ. Настоящая лошадь. Причем не знаю, почему я в нем сразу душу разглядел – в принципе, не так мало у нас коней с длинными шеями и хорошей картинкой. Но чувствую, есть в этом коне что-то.
А рядом девочка стоит. В забавной такой шапке с ушками. И смотрит на коня влюбленными глазами. И так несколько дней подряд. Мне и интересно стало, откуда у девочки такой КОНЬ?».

И Саша предложил мне свои услуги. В качестве тренера и берейтора.
А я вежливо отказалась. Потому что конь к тому времени на смену погоды начал покашливать, и хотя я по-прежнему много его двигала, но тренировать и нагружать не хотела.

Но Саша проявил настойчивость. Договорились, что он проведет для меня пробную тренировку. И если мне понравится, мы продолжим разговор.

Но мне не понравилось! Да, объяснял Саша много и хорошо, и говорил интересно. Но то, о чем он говорил, и что пытался от нас со Шквалом добиться, вызывало во мне протест. Например, Саша хотел, чтобы двигались мы очень короткой и пружинистой рысью. А я предпочитала обычную рабочую рысь – более длинную и пластичную.

Словом, не договорились на этот раз. Скорее всего потому, что из-за проклятого разбитого окна и из-за усиливающегося кашля я вообще не хотела, чтобы мой конь был в еще чьих-то руках.

Но, подумав, я отдала ему на воспитание Умницу. И не ошиблась. Хотя про Сашу ходили самые страшные слухи (например, что последнего своего работодателя он убил в прямом смысле этого слова. И не просто убил – отрезал голову), учителем для Умницы он стал просто незаменимым.
Я ставила перед Сашей задачу подготовить лошадь для иппотерапии. А он (хотя для этого и тратил на кобылу по 3-4 часа ежедневно) кроме прочего выездил Умницу до уровня элементарного приза и напрыгал ее. Да так, что она до сих пор заходит на барьеры с нескрываемым удовольствием.

А в страшных слухах, ходивших вокруг Сашиной персоны, тоже оказались свои плюсы. Однажды Саша наблюдал, как один из частников – угрюмый и хамоватый мужик – нелециприятно высказался по моему поводу – мы случайно преградили ему проход. Не знаю, что он прошептал этому мужику на ухо, но результат превзошел все ожидания. Этот частник потом еще полгода покидал каптерку, как только я в нее заходила. И если я шла по проходу с занятыми руками, например, несла седло, тут же кидался открывать и придерживать мне двери.

Для любопытных скажу, что слухи вокруг Саши возникли не на пустом месте. Саша, не смотря на съеденные туберкулезом легкие, субтильное телосложение и свои 50 лет, обладал силищей необыкновенной. И еще очень вспыльчивым нравом. Не знаю, за что были его первые две ходки, но последняя – за убийство в пьяной драке. Где он пальцами проткнул своему противнику трахею и отправил таким образом на тот свет.

В прочем, отделался он достаточно легко. И довольно быстро вернулся на им же основанную конюшню на берегу Нарочи. А потом перебрался в Ратомку.

Общаться с Сашей мне было легко и интересно. Через его руки прошли множество лошадей и он умел очень увлекательно про них рассказывать, помнил наизусть все клички и родословные. По отношению ко мне он занял своеобразную позицию опекуна: выбил через полгода мне индивидуальную каптерку (вещь вообще не слыханная), договаривался о допуске на соревнования, куда частников в общем-то не пускали, познакомил со многими известными конниками (например, тем же Угрюмовым), представляя при этом меня как своего друга и воспитанницу. И даже потом, когда наши пути разошлись, эти его знакомые не раз помогали мне делом и советом.

Вечерами, когда конюшня уже спала, а я только-только заводила коня в денник, мы подолгу чаевничали и разговаривали. И я до сих пор помню эти ощущения: сырость осеннего воздуха, холод, запах чая и сигарет. Нет-нет да кашлянет в конюшне Шквал. А в воздухе разлито еще неосознаваемое, но уже неуловимо тревожное предчувствие беды…

* * *

 Отправлено: 26.06.09 19:18. Заголовок: ЗАЧЕМ??! Близился н..

ЗАЧЕМ??!

Близился новый год, все главные старты прошли и на конюшне ожидалась массовая вакцинация. От гриппа. Прививали сразу скопом всех – и частных, и учебных, и спортивных государственных лошадей. И все бы ничего, но в день вакцинации в очередной раз резко поменялась погода. И Шквал опять стал давиться кашлем.

В то утро я на работу не спешила. Подловила главврача, объяснила ситуацию:
-- Я не могу не привить лошадь, -- заортачился тот. – Переживет как-нибудь.
-- Сергей, все равно через две недели часть лошадей будет повторно прививаться, давай тогда и моему сделаем.
-- А вакцину, выливать что ли? Я уже на всех приготовил.
-- Да заплачу я тебе за вакцину. И сейчас, и через две недели. Вылей ее и забудь. А поправится конь, сразу привьем.

Сергей кивнул. Деньги взял (и то, что сумма значительно привышала стоимость прививки, его ничуть не смутило). А я со спокойным сердцем отправилась на работу.

А вечером вернулась на конюшню. Радуясь, что манеж будет в полном моем распоряжении (остальных-то лошадей привили!) и что я смогу выпустить туда погулять Шквала.

Когда чистила лошадь, ко мне подошел конюх:
-- Не выводила бы ты его после прививки. Нельзя.
-- Так мы не прививались, -- беззаботно ответила я. Договорилась с главврачом, что через две недели укольчик сделаем.
Конюх на мгновение замялся:
-- Не знаю, о чем вы договаривались… Но я два часа назад лично твоего коня держал, когда врач ему прививку делал…

Потом, когда я спросила Сергея «зачем??!» он сказал, что оставалась порция вакцины, и что жалко было выливать.

А Шквалу на следующий день стало совсем худо. Поднялась температура, а кашель стал такой сильный и частый, что лошадь с трудом стояла на ногах…

Он кашлял сутки на пролет. И не помогали ни антибиотики, ни всевозможные, даже самые сильные средства против кашля. Врачи – а осмотрели его тогда все специалисты, до которых я могла достучаться – только разводили руками – даст бог, выживет.

Сергея мне хотелось убить. Собственными руками. Но хватило только на то, что бы написать оформленную по всем правилам докладную записку на имя директора конзавода.
У Сергея были тогда неприятности. Вроде бы, понизили даже в должности (сил не было разбираться во всей этой бадяге), но на работе в Ратомке оставили. Но что мне были его неприятности?

Мы с мужем опять и опять ночевали в конюшне. Смысла в этом особого не было – и смотреть, как мучается конь, и отсиживаться дома или на работе было одинаково мучительно. Шквал с трудом ел – даже смоченные сено или овес вызывали страшный кашель. Он с трудом двигался, потому что малейшее усилие тоже заканчивалось этим ужасным кашлем.

Мы сделали ему все возможные и невозможные анализы – крови, кала, мазков со слизистой... Шли рождественские и новогодние праздники, и это было нелегко – люди хотели отдыхать, лаборатори не работали и дела до какого-то там рысака никому не было. Но мы ездили. Упрашивали, уговаривали. Раздавали конфеты и шампанское. Просили знакомых в Москве купить и передать все новые и новые лекарства. И… ничего…

После нового года Шквала чуть отпустило, и стало понятно, что жить конь пока будет. Только вот как – вопрос.

Он превратился в инвалида, не способного на большее, чем движение размеренным шагом.

* * *

САША

Саша…
Именно он не дал мне тогда утонуть в отчаяньи. Сказал – глупость в общем-то сказал, -- что хорошо чувствует лошадей. И что к неизлечимым у него брезгливое отношение. А Шквал – сильный. И в нем есть и силы, и желание жить. И что мы его вытянем.

И мы стали вытягивать. В феврале погода наконец-то установилась: снежная, морозная, но с высоким небом и частым солнышком.

Недалеко от Сашиного дома была замечательная дорожка. Очень ровная, укрытая от ветра деревьями. И мы каждый день шагали по ней Шквала. По три часа, невзирая на мороз.

Шагали в руках под попоной, стараясь словить каждый лучик февральского солнца. Когда немели пальцы от холода у меня, я передавала поводья Саше, а сама шла в его комнатушку пить черный обжигающий чай. Затем опять менялись.

Потом стали подсаживаться верхом. Еще через несколько недель – делать рысь. 30 секунд, 40… 2 минуты…

Чуда не происходило. Конь был по прежднему очень слаб. Да, заблестела опять шерсть. Появился прежний блеск в глазах. Но стоило ему поглубже вздохнуть, ускорить ритм – и опять кашель.

Так мы шагали весь февраль и март. А в апреле по настоянию Саши переместились в поле на горочки. В прочем, горочки те были очень условными – чуть заметный подъем вверх. Но и этой малости хватало, чтобы вызвать приступ удушья. А Саша все наращивал нагрузки. И скоро горки – пусть и преодолеваемые только на шагу – стали более крутыми.

Участвовать в этом процессе сил у меня хватало не всегда. Иногда Шквал начинал так сильно свистеть и задыхаться, что, казалось, легкие его вот-вот лопнут, не выдержат напряжения. И что конь умрет, не дойдя до конца горки.

И я кричала на Сашу, требовала прекратить все это. Убегала, бросалась ничком на землю и плакала. И не верила ни во что. Пока в конце апреля, словно выйдя из оцепенения, не заметила, что Шквал, так же страшно хрипя, преодолевает эти горочки уже на рыси. И что потом, удивительно быстро восстановившись, выглядит он довольным и даже … счастливым..?

А Саша говорил, что главное не останавливаться. Не давать болезненному процессу идти дальше. Что надо не опускать руки, а развивать легкие Шквала. Делать их полноценными. И что все у нас обязательно получится…

* * *
ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Утром мы продолжали занятия на горочках, а после обеда или вечером я всегда выпускала Шквала в леваду. Замечательную такую, большую, площадью в несколько гектаров. В одной части которой гуляли жеребчики-полуторки, а вторая предназначалась для отъемышей. Но до августа, когда сюда переводили отъем, времени было много. И частники частенько выпускали в пустующую леваду своих лошадей.

Друг от друга левады были отгорожены двумя заборами, расстояние между которыми составляло около трех метров. И Шквал, хотя и переговаривался с молодежью, на их территорию не посягал. Да и датянуться, естественно не мог.

Однако то, что рядом находились другие лошади, ему нравилось. И гулять в этой леваде (именно гулять, а не стоять у выхода) он мог часами.

И вот однажды…

Шли первые большие соревнования сезона. Вокруг левад стояло множество машин-коневозок – с белорусскими, российскими, латвийскими, литовскими номерами…Звучала чужая речь. Мимо левады то и дело проводили укрытых попонами, огромных и сказочно красивых коней.

Шквал, хорошо знающий, что обозначает все это движение, явно нервничал. В каждом проходящем мимо скакуне он видел потенциального соперника. Ржал ему вызывающе и решительно. И выгнул лебединую шею носился крупной рысью вдоль ограждения левады.

А потом решил попрыгать.

Поскольку ни одного барьера в леваде не было, прыгать он стал через ее ограждение. У меня до сих пор стоят перед глазами эти прыжки: аккуратные, неторопливые, с длинной – как в замедленной съемке – фазой подвисания в воздухе.

Ограда левады была невысокая, 130-140 см, и прыгал Шквал эту высоту самозабвенно. А когда мы, напуганные его прыжками (Нельзя! Не готов к таким нагрузкам!) попробовали остановить Шквала, он таким же легким прыжком удрал в леваду с молодняком.

И всем сразу стало не до его прыжков.
Потому что Шквал мгновенно стабунил полуторогодовалых жеребчиков и стал самозабвенно гонять их по леваде.

Вы когда нибудь пробовали остановить обезумевший от страха табун в 30 голов? Табун, постоянно подгоняемый и сбиваемый в кучу жеребцом?

Очень не советую.

Это было прекрасное и жуткое одновременно зрелище. Скачущие во весь опор тракененские жеребчики – рыжие, гнедые, вороные – а за ними белоснежный, с длинным развивающимся хвостом, выгнутой шеей, раздувающимися ноздрями бесконечно прекрасный орловский жеребец.

Если кто-то из жеребчиков отставал или падал, Шквал тут же укусам поднимал его и гнал с табуном дальше. А мы с Сашей вдвоем бегали за лошадьми, пробуя отделить Шквала от полуторок и выгнать из левады. Сашу несколько раз задевали скачущие кони. И он падал. И снова вставал. А мне всегда было страшно, что не встанет – затопчут. Потому что враки, что лошадь никогда не наступит на человека. И потому что попасть под ноги перепуганному табуну – это верная смерть.

Между тем у левады собралась толпа. Из конюхов, зоотехников, местных и приезжих спортсменов. Они смотрели и горячо комментировали наши потуги. Но на помощь не спешили. Пока… пока жеребчики не начали один за другим падать. От шока и усталости.

Только тогда зоотехник, процедив сквозь зубы, что каждый из молодых коней оценен комиссией как минимум в 2 тысячи долларов, позвала конюхов и пришла нам на выручку.

А Шквал, увидев, что количество апонентов увеличилось в несколько раз, эффектно выпрыгнул из левады и во весь опор понесся в конюшню. Где я и взяла его благополучно на корду.

Только тогда я посмотрела на часы. Выходило, что гонял он жеребят (и двигался все это время резвым галопом) не менее 40 минут.
И мы пошли шагать.
Я со страхом смотрела на мокрые, вздымающиеся бока Шквала. Но вот чудо! Дыхание его было хотя и быстрым, но ровным и бессшумным. А через 10 минут шага он практически полностю высох и задышал на удивление легко и свободно – так, как дышал до той проклятой прививки!

Только тогда я вновь обратила внимание на жеребчиков с левады. Там дела обстояли куда как хуже. Треть табуна на негнущихся трясущихся ногах еще кое-как стояла. Остальные лошади неподвижно лежали на земле. И не реагировали даже на самые энергичные попытки их поднять.
А рядом суетелись наши врачи и зоотехники. И остро пахло в воздухе лекарством.

Провозились мы до самого вечера. Сашу, которого я отправила на разведку на отделение молодняка, вернулся с новостями среднехреновыми. Большая часть табуна отошла. Но трое жеребят в плохом состоянии – их так и не смогли поднять.

В прочем, обошлось на этот раз. Выжили все. И все полностью поправились.

А дыхание Шквала стало с того дня намного лучше. Я просила врачей объяснить этот феномен, но вразумительного ответа не получила. А Саша сказал:
-- Я не врач. Но если 40 минут галопа не убили его, а пошли на пользу, значит вводим коня в работу. В настоящую работу. Потихоньку, конечно. Но инвалидом его больше не считаем и относимся соответственно. Понятно?
-- Понятно! – счастливо кивнула я.

* * *

 Отправлено: 26.06.09 19:23. Заголовок: КАК МЫ СО ШКВАЛОМ ПО..

КАК МЫ СО ШКВАЛОМ ПОКАТУШНИЧАЛИ

И был день. И были очередные большие соревнования. По выездке на этот раз.

Но в отличии от всех предыдущих стартов, этот кубок широко разрекламировали по центральным каналам телевидения, обещая зрителям и зрелищ, и хлеба (в виде организации мини-кафе, шашлыков и блинных), и возможность покататься на лошадях.

Люди поверили и приехали. Причем в таком количестве, что организаторы, затеявшие все это дело, только беспомощно разводили руками: потом СМИ сообщили, что Ратомку посетили более 30 тысяч человек. И создать даже видимость порядка никто не смог.

Сначала такое большое нашествие народа повергло меня в шок. Речи о том, чтобы посмотреть на выступления мастеров не шло вообще. Потому что праздношатающиеся люди были везде. Не только у выездковых манежей или кафешек, но и – о ужас! – на всех конюшнях. Со всеми вытекающими последствиями.

Нашим коням пихали блины и бутерброды, заходили вместе с детьми в денники. А тех, кто пытался отговорить их этой затеи, убеждали, что лошадки – они хорошие, человека, а тем более ребенка не обидят. И размахивали при этом перед мордами жеребцов-производителей открытыми бутылками с пивом.

И немногочисленный конюха и дневальные не могли справится с нахлынувшей толпой.

В прочем, погавкавшись с таскающимся туда-сюда народом (а всем пренеприменно хотелось погладить и покормить белую лошадку), я решила, что пора извлекать из ситуации пользу. Поседлала Шквала, вывела его из конюшни и подсадила в седло первого же подбежавшего ребенка.

То, что происходило дальше, наверное, и есть мечта любого покатушника.

Уже через пять минут очередь на «покататься» была более 50 человек! 30 метров туда, 30 обратно, деньги в карман – и следующий, пожалуйста!

В прочем, наши спортсмены тоже быстро просекли, чем это я занимаюсь. И у меня уже через 30-40 минут появились конкуренты. В прочем, людей было столько, что очередь при этом практически не сократилась. И катающиеся дети и взрослые не подозревали, что сидят они не на обычных беспородных лошадках, которых можно увидеть в городских парках, а на спинах лучших ратомских скакунов, которых водят под уздцы сплошь мастера да кандидаты.

Покатали мы тогда два часа. И полностью отбили месячный постой.

Шквал, правда, моей радости по этому поводу не разделял. Обиделся на меня смертельно.
Первые полчаса он терпел. То ли считал, что я лучше знаю, что делаю. То ли не видел особой разницы между столпотворением в конюшне и столпотварением на улице.
Но по прошествии 30 минут начал явно мне показывать, что все, хватит – хватал зубами за рукав, недовольно прижимал уши, пытался подвинуть в сторону попу, когда очередной «всадник» пытался забраться в седло. Но – и в этом был весь Шквал – ходил под детьми и взрослыми очень спокойно и безопастно. Потому что уж не знаю откуда, но в голове его раз и навсегда укоренилась мысль, что всадника, каким бы он ни был, надо беречь.

К концу второго часа окончательно обозленный конь перестал со мной разговаривать. В полном смысле этого слова. Едва я поставила его в денник, повернулся попой. Морковку, правда, съел. Но с видом, явно демонстрирующим, что морковка сама по себе, а я сама. И что не надо эти вещи путать.

А когда я на следующий день села в седло, то впервые а практике узнала, что обозначает лошадь, сброшенная с повода. Шквал категорически отказался сотрудничать! Он опять-таки не высаживал, не сопротивлялся, но повод не брал и управлялся исключительно с помощью настойчивого механического воздействия.

И так в ссоре мы прожили две недели. После чего конь, видимо, решил, что хозяйка урок усвоила (Конечно-конечно. Супер-дупер конкурная лошадь не может использоваться для покатушных целей! Даже раз в год на два часа!) и все стало как раньше. Обычные будни. Обычные тренировки и прогулки в полях. Только вот привычка новая у меня появилась – чтобы Шквал не делал, тревожно и придирчиво прислушиваться к его дыханию.

ОТПУСК

А потом у меня случился отпуск. Всего на одну неделю, но в отличии от остальных отпусков этот был по-настоящему свободный: ни “хвостов”, ни далеко идущих планов и много-много свободного времени. Которое я, естественно, решила провести на конюшне.

Саша, узнав об отпуске, искренне обрадовался:
-- Ну, наконец-то! Это дело надо отметить.
-- Надо наверное. А как?
-- У меня бывший ученик на рынке работает, мясом торгует. Так что, думаю, самое время его навестить и устроить самые большие в этом году шашлыки.

При слове “шашлыки” у меня остро засосало под ложечкой. Уж что-что, а готовил Саша великолепно. Причем не важно, что именно становилось предметом его кулинарных изысков – банальная яишница или вкуснейшая аджига.

И предложение было горячо одобрено и принято.

. . .

Верхние конюшни с тыла окружает неширокая полоса соснового леса. Где и малинник густой, и черники всегда много, и грибы конюха по осени носят целыми корзинками. А сразу за лесом – пастбище.
Мы и устроились на стыке леса и поля.

Ах, какой чудесный выдался день. Умопомрачительно вкусно пахло дымом, вверху ярко-зеленые майские ветви сосен переплетались с небом, а в трехстах метрах по неправдоподобно зеленой траве жадно ходил табун.

-- Тебе кто больше всего нравится? – спросил Саша.
И мы затеяли нашу обычную игру – я указывала лошадь и говорила, почему мой выбор пал именно на нее. А Саша либо возражал, либо одобрял мой выбор.

Его собственное внимание привлек рыжий жеребчик. Совсем невыразительный, с моей точки зрения. Горбоносый, со странно длинной и худой шеей и масластыми ногами.
-- Уродец! – от души возмутилась я Сашиному выбору. Ну что в нем такого?
-- Красивая лошадь не та, которая в деннике, а та, которая под флагами стоит и за первое место награждается.
В этот момент рыжий, о котором шла речь, заливисто заржал, и, красуясь, побежал вдоль жующего табуна.
И тут же забылись и его горбоносая голова, и нескладные ноги.
Движения жеребчика были прыжинисты и сильны, словно земля сама отскакивала от его черных аккуратных копытцев.
И мы долго любовались этим рыжим жеребенком.
Жаль только – безумно жаль -- что до стояния под флагами дело так и не дошло. Летом, когда табун в очередной раз вернулся с пастбища, горбоносый рыжий конек не бежал впереди всех. Он пришел только минут через десять – взмыленный от шока и боли, весь какой-то потухший и на трех ногах. Потом выяснилось, что, заигравшись, он выскочил на трассу и попал под колеса.

Еще сутки стоял жеребенок в деннике. А утром в предбаннике над темным, с тяжелым запахом пятном роились зеленые жирные мухи. И никто ни о чем не спрашивал. И поделать тоже уже было ничего нельзя.

В прочем, не хочется о грустном. А шашлыки... Шашлыки “подкапчивались” – как называл этот процесс Саша – на углях почти три часа. Куски мяса были большие, щедро сдобренные специями и когда, наконец, их сняли и разрезали, вдруг оказались удивительно мягкими и нежными на вкус. Или это после трех часов ожидания вкус казался таким удивительным?

В конюшню я вернулась почти пьяная от обилия мяса, воздуха и запахов. Подошла ко Шквалу:
-- Жизнь прекрасна и удивительна, да, малыш?
“Малыш” тут же прихватил зубами мой рукав и брезгливо сморщился – пропахшая дымом одежды пришлась ему явно не по душе.
Я опустилась прямо на опилки и больше часа просто сидела и разговаривала с конем. Рассказывала о рыжем жеребенке, о ветках на фоне неба. О том, что все будет обязательно хорошо. И ей же ей – в эти минуты я и в самом деле верила. Что так оно и будет. Хорошо.

* * *

ПРЕДЧУВСТВИЕ БЕДЫ

Среди молодняка того года мне больше всего нравилась вороная кобылка по кличке Глафира. И за смешное, совсем не лошадиное имя. И за свою интеллигентную доброту, и за то, что это была самая крупная кобылка во всей ставке.

Еще я очень любила ее отца. Вороного Фебо, производителя Кировского завода, обменянного некогда на нашего Доваторского жеребца Сабо. И хотя многие говорили, что Сабо лучше (сама я его никогда не видела), я всегда такому суждению возмущалось, потому что считала, что среди наших производителей равных Фебо нет и быть не может.

Говорили, что когда-то Фебо очень красиво двигался и просто великолепно прыгал. Но к моменту нашего знакомста он уже сильно жаловался на ноги. И приходилась верить на слово – что и двигался, и прыгал.

Меня же он привлек своим характером. Дело в том, что Фебо великолепно разбирался в людях и очень явно высказывал им свое уважение или, напротив, неприязнь. Про него ходило множество легенд. Рассказывали, что одного подвыпившего конюха он зубами схватил за шиворот и выволок из денника. После чего вернулся на свое место, но и в этот день и в последующие неугодившего ему человека на свою территорию не запускал: поворачивался задом и с пугающим равнодушием поднимал одну из задних ног. Учитывая, что копыта у Фебо размером с небольшую тарелку, зрелище это было наверняка впечатляющее.

Кто-то считал его лошадью под седлом милой и покладистой. Кто-то говорил, что за годы работы производителем вороной красавец и вовсе забыл, что на нем когда-то ездили. Кто-то считал Фебо добродушным тюфяком, кто-то – неисправимым агрессором. Словом, редко мне доводилось видеть лошадей, вызывавших столь разные о чебе суждения.

А про жеребят Фебо говорили – хорошие, но несчастливые. И я не предавала этому значения (тоже мне, суеверия!) и самозабвенно скармливала Глафире, дочери Фебо, морковку, пока... Пока не увидела в деннике у этой кобылы Настю, нашего нового фельдшера, совсем еще девочку, только-только закончившую ветеринарный техникум.

-- Настя, что случилось? – спросила я.
-- Врачи говорят, что ничего, а мне кажется, что случилось.
Я тоже зашла в денник и неторопливо обошла Глафиру вокруг:
-- И...что?
-- Да ничего! – всплестнула руками Настя. – Говорю, что она какая-то не такая сегодня. А все смеются и спрашивают: какая -- не такая? Четыре ноги, одна голова – лошадь и лошадь.
Я присмотрелась к Глафире повнимательнее. И поняла вдруг, что Настя права. Вроде бы все ничего, только шерсть кажется тусклой, а лошадь – хоть эта кобылка всегда отличалась спокойствием и даже некоторой флегматичностью – чересчур ко всему равнодушна.
И вдруг...
Острое предчувствие беды – неизбежной и скорой – вот что не увидела, а почувствовала я в следующий момент.
Мне хорошо было знакомо это чувство. Некогда я работала на подхвате в частной ветеринарной клинике. И часто – без всяких видимых на то оснований – вдруг понимала, что принесенное владельцем животное, кошка или собака – обречены. И что ни бодрый тон наших врачей, ни дотошное записывание владельцами названий лекарств и последовательности процедур, не помогут. И часто оказылась права.

Следующим утром, раньше, чем к Шквалу, я помчалась в денник Глафире. Там уже была Настя. Глафира лежала на опилках, а девушка сидела рядом на корточках:
-- Колики, -- ответила она на мой молчаливый вопрос. Почечные колики. Я все уже сделала и уколола, жду вот, что будет.

С моей стороны это было, конечно, трусостью, но больше я к Глафире не заходила. Ни в один из пяти дней – а именно столько эта молоденькая и очень сильная лошадь боролась со своим недугом.
И потом, когда денник ее опустел, и когда в нем появился новый жилец, очень часто вспоминала вороную лошадку с таким теплым и смешным именем. Вспоминала неизменно с ужасом. Потому что вопреки всякой логике мне казалось, что скоро беда повторится. Но на этот раз будет ко мне гораздо ближе.

ПРЫЖКИ ПО-НОВОМУ

До этого нас со Шквалом тренировал Паша. А теперь за дело со всей серьезностью взялся Саша. И подход у него был ну совсем другой.

Так, Паша учил меня на прыжок заходит медленно и аккуратно, если конь потащил – делать вольт, если надо – и не один, и добиваться от Шквала полного контроля и подчинения.

Саша же, не отрицая необходимость контроля, подведенного зада и т.д., считал, что на этой лошади прыгать надо «ходом» -- то есть с той скоростью, которую предлагает лошадь.

А предлагал Шквал прыгать быстро. То есть очень быстро. Желательно даже не с галопа, а с карьера. И этому было свое объяснение. Во-первых, лошадь по натуре он горячая и азартная. Во-вторых, некрупная, то есть совершать инерционные прыжки ему было легче, чем силовые. В-третьих, Шквал отличался удивительной гибкостью, маневренностью и устойчивостью, и с легкостью закладывал такие виражи, что у зрителей дух захватывало. А у сидящего сверху даже не захватывало – а отбивало, вместе с дыханием.

Пока мы делали одиночные прыжки, было даже весело: указал направление движения – и держись! Ветер свистит, земля в момент старта из-под копыт комьями, а прыжок – мощный, длинный с неизменным запасом.
А вот когда начали прыгать связки, все усложнилось. По крайне мере для меня. Потому что на такой скорости поворачивать и считать оказалось делом непростым. Выручили 2 правила:
А) Свернув на нужный прыжок, смотреть уже не на него, а на следующий;
Б) Все менки делать в воздухе, то есть всегда приземляться после прыжка на нужную ногу, чтобы потом не тратить время и внимание на то, с какой ноги ты идешь и правильно ли впишешься в поворот.

В одну из таких «быстрых» тренировок мне даже предложили продать Шквала – за невероятную для некрупного и больного рысака сумму: 15 тысяч долларов.

А было это так. Только-только прошли соревнования, препятствия еще не разобрали, и на поле выехали несколько всадников (преимущественно частники), чтобы попробовать свои силы и пройти маршрут.
Маршрут был, кстати, так себе, не сложный. С высотой до 120 см. И кто-то из тренеров взял и задрал последний прыжок – параллельные брусья – на 140 см. Нас было четверо на поле, и трое всадников, стартовавших до меня, на брусья заходить отказались.

А Шквал… Помню только, что увидев эти брусья, он весь радостно и пружинисто подобрался. Помню крик Саши – «держись!». Помню, как вцепилась пальцами в гриву – и даже ноготь сорвала, но заметила это позже. И помню сам прыжок – как мне показалось, бесконечно длинный и очень легкий.
Потом Саша продемонстрировал мне точку отталкивания и точку приземления. По-моему, между ними метров восемь было. А один из частников, чья лошадь – эффектный и очень мощный ганноверский жеребец – отказалась заходить на те брусья, пригласил вдруг нас вечером посидеть «у костерка».

И мы посидели, попили коньяк. А он, долго маялся, пока наконец не предложил купить лошадь:
-- У него же с дыхалкой проблемы? – искренне удивилась я. – Зачем тебе такой конь? Свой же подрастает – и здоровый, и перспективный.
-- Мой так прыгать никогда не будет. У моего ноги есть, легкие есть, а души нет. И азарта такого нет.

Шквала я, конечно же, не продала. Но до сих пор с гордостью вспоминаю этот прыжок и этот разговор. И часто думаю, что соревнования выигрывают не техника и не совершенные лошадиные стати. А именно душа. И что душа эта – выращивается и выпестывается через лошадиные поколения человеком. Деды Шквала – знаменитые Жар и Исполнительный, передали своему внуку два чудесных качества: желание служить человеку и желание быть первым и лучшим.

И я очень мечтаю, что когда-нибудь, когда проще будет и с деньгами и со временем, приобрету себе пару орловских рысаков. Просто так. Не для спорта и не для работы.
А чтобы еще раз увидеть в лошади эту самую ДУШУ.

 Отправлено: 26.06.09 19:27. Заголовок: КЛАВИШИ В это время..

КЛАВИШИ

В это время мой тренер всерьез увлекся клавишами. Причем, чтобы стояло их побольше, да с каким-нибудь выходом повыше.
В принципе, в самих клавишах ничего страшного нет. И польза их несомненна. Но вы пробовали когда-нибудь зайти на клавиши не с аккуратного собранного галопа, а с карьера?

Однако когда я высказала свои сомнения на этот счет Саше, он только отмахнулся:
-- А, сиди, и не думай. Пусть конь сам разбирается. Если поймет, что на большой скорости не удобно, то будет заходить медленнее. Он же не дурачок какой-нибудь!?

Ну я и сидела. Хотя и не без приключений.

Была у Шквала привычка в порыве вдохновения срываться на прыжок заранее. Учитывая, что аккуратность и скорость при этом не падали, я не возражала. Главное было не просидеть и успеть за лошадью. И вот однажды на клавишах… Словом, Шквал прыгнул как-то очень рано, темпа за два от намеченной мной точки отталкивания, и я отстала. И уже на первой же клавиши меня «догнало» седло. Больно так догнало. Сильно. И хорошо подбросило в воздух.
И все бы было ничего, если бы это не была первая клавиша из семи.
И все шесть оставшихся прыжков это ужасное и какое-то неправдоподобно жесткое седло било меня в самых неожиданных местах, сама я оказывалась то на шее, то на крупе, а после последней, задранной на 120 см клавиши и вовсе обнаружила себя под брюхом лошади. А землю -- совсем близко и мелькающую как-то очень быстро.

Почему я не упала, до сих пор не знаю. Но последствия от такой езды оказались существенными: ноги и попа уже через несколько часов расцвели всеми цветами радуги. А на клавишах (ровно как и системах) с тех пор я больше никогда не ошибалась. Хотя и прыгала их с тех не без душевного трепета.

ПЕРВЫЕ СОРЕВНОВАНИЯ СЕЗОНА

Учитывая перенесенную Шквалом болезнь, так высоко, как в прошлом сезоне, мы не замахивались. И решили стартовать по высотам 100-110 см, ну максимум – 120.
Выбрали себе подходящие соревнования, записались на них вне конкурса (по конкурсу не пустили), стали готовится.

А Саша возьми да исчезни в неизвестном направлении за 2 дня до старта. То есть в направлении в общем-то известном (в Витебск его с нагрянувшими нежданно гостями занесло, за 300 км от Минска, где у них сломалась машина и где они дружно всей компанией застряли), но мне от этого было не легче.

Разминалась перед стартом сама, тоскливо поглядывая в сторону Сашиного дома. Все не верилось, что он не приедет – мы же столько готовились! Столько коня вытягивали! Вместе! Шаг за шагом!
И было очень грустно и тоскливо.

Потом нас вызвали прыгать.
Коротким галопом я вывела Шквала на середину площадки. Остановилась. Отдала поклон судьям. И поняла, что что-то идет не так.

Это что-то оказалось несколькими огромными щитами с надписями типа «Привет участникам соревнований!» и шуршащими красно-белыми лентами, которыми заботливые судьи оградили все ямки и пару растущих посреди поля берез.

Шквал само конкурное поле знал очень хорошо, так как ездили мы на нем ежедневно. И эти непонятные и очень страшные предметы, которых еще вчера не было и в помине, абсолютно сбили его с толку. И напугали до полусмерти.

Первый барьер стоял как раз вдоль такого щита. И приближались мы к нему своеобразным приниманием. Я всеми силами ногой и поводом заставляла коня приблизится к страшной надписи. Он двигался наискосок. И барьер (точнее, его краешек, по прямой, не смотря на все усилия, зайти нам не удалось) заметил в самую последнюю минуту. Остановился. Потом, вспомнив, для чего он здесь, без моего понукания (я как раз философски раздумывала, не поднять ли руку и не прекратить ли соревнования) прыгнул.

И мы поехали дальше.

Примерно половину прыжков (где не было поблизости ленточек или плакатов) мы прошли хорошо – быстро, технично и аккуратно. Но вторую половину…Тоже в общем-то прошли. И тоже без повалов. Но способами самими немыслимыми, потому что конь на страшные ленты обращал внимания куда больше, чем на меня и на барьеры.

Доконал нас финиш. Я уже почти расслабилась и пустила коня резвым галопом, когда обнаружила, что девочка, державшая финишный флажок, его уронила. И лучше он там и лежал. Нет! Куда там! Расстроенный подросток кинулся прямо под копыта, в одно мгновение поднял этот треклятый кусочек ткани и радостно махнул им прямо в морду мчащемуся во весь опор коню.

Шквал среагировал мгновенно. Что удержало меня на его спине, сказать сложно. Потому что, не меняя скорости, жеребец сделал огромный, метров на пять прыжок в сторону и при приземлении даже разрушил одиноко стоящий на одной линии с финишем чухонец.

Самое интересное, что хотя линию финиша мы и не пересекли, финиш нам засчитали. И даже во время мы смогли уложится.

Но вспоминать тогда этот старт было неприятно и даже стыдно. Мучили вопросы: а стоило ли продолжать после того как стало ясно, что конь по-настоящему испугался лент и плакатов? И что делать дальше – ведь, хотя мы и не собирались выезжать на старты за пределы Ратомки, но ситуация в любой момент могла повториться – мало ли что придумают устроители маршрутов? И нужны ли Шквалу вообще соревнования?

А тогда… Я спешилась со Шквала, ослабила подпругу. Угостила сахаром и похлопала по шее. И мы пошли гулять. В поводу – по полю, по сосновому лесу. Шквал тоже был не в настроении, но постепенно впечатления от неудачного старта сгладилось. И когда через два часа, уставшие и голодные, мы вернулись в конюшню, жизнь вновь казалась прекрасной и удивительной.

ПАДЕНИЕ

И опять были соревнования. Областные, где мы пятницу и субботу благополучно выступали по 110-120 сантиметрам. Прыгали чисто, без эксцессов, и довольно безлико – по крайне мере ни один из этих стартов мне ничем не запомнился.

Да и не мудрено. Впереди ждали БОЛЬШИЕ СОРЕВНОВАНИЯ – международка в купе с Чемпионатом Беларуси. Куда я со Шквалом – о чудо! –были допущены.

Конь находился в великолепном порядке. Его и вели именно к этому старту. В нем столько силищи чувствовалось, что иногда страшно становилось. Да и я была в неплохой форме.

Но до больших соревнований оставалась еще неделя. Областные, что закончились утром, благополучно отпрыганы, и я часов в пять отправилась со Шквалом на обычную вечернюю шаговку.

Седлаться было лень. Ну очень. И я просто попросила подсадить меня на конскую спину одну из частниц. Настроение было великолепное. Вечер просто чудесный. Планы самые радужные.

Вокруг конюшни тесным кольцом стояли коневозки. Кто-то пил в их тени пиво; кто-то вышагивал или пас рядом лошадей; сушились на веревочках вальтрапы; и все встреченные мной конники и водители здоровались, что-то спрашивали, улыбались, приглашали присоединиться к компании. И в этот вечер я чувствовала себя восхитительно своей в чудесном мире лошадей и конного спорта.

В поле тоже оказалось хорошо. Скошенной травой пахло. И совсем не было людей – словно вымерли все. Доехали тихонечко до пруда, спустились к пологому берегу и начали шагать туда-сюда по воде. Дно там хорошее, а такая вот «мокрая» шаговка после утренних соревнований всегда полезна.

И я расслабилась. Совсем. Потому что выдался хороший день и замечательный вечер. Потому что рядом никого больше не было – только я и Шквал. И потому что такие водные процедуры мы принимали изо дня в день уже как минимум месяц – так почему бы не расслабиться.

А больше ничего не помню.
Нашел меня на берегу муж. Уже смеркалось, и он забеспокоился, что я так и не приехала домой. На конюшне ни меня, ни лошадь не обнаружил. И направился к пруду, как к самому вероятному месту, где я могла шагать или пасти коня.

Говорит, что увидел издали. И сразу почувствовал неладное. Хотя я и стояла на ногах, и держала повод, но смотрела при этом на лошадь странно.

Так оно и оказалось. Мужа я узнала. И ему обрадовалась. А вот мой следующий вопрос поверг его в шок:
-- Что это за лошадь? – спросила я.
-- Это твоя лошадь.
-- У меня что, есть лошадь? Своя?
-- Ну да.
-- Одна?
-- Нет, три. А что случилось?
-- Не знаю, не помню, -- сказала я и расплакалась.
-- Где ты работаешь, помнишь?
-- Нет.
-- А сколько я зарабатываю?

И когда и на этот вопрос ответа получено не было, Миша действительно испугался. Завел Шквала, закинул все вещи в каптерку. Усадил меня в машину. Потом вспоминал, что я все спрашивала, где мой мобильный телефон и какой сегодня день. Он отвечал, а через пять минут я опять спрашивала то же самое.

Я же сама начала осознавать реальность часа два спустя. Уже дома, во время осмотра врача скорой помощи. Словно выплыла откуда-то и очень удивилась происходящему. И поинтересовалась, чего это врач тут делает.

Дальше была машина скорой помощи, чувство бесконечной усталости, обследование, лицезрение на темном рентгеновском снимке собственной головы и палата отделения травматологии – где мне очень и очень не понравилось.

В результате, поскандалив с перепуганными родными, врачами и написав расписку, что о возможных последствиях предупреждена и ответственность с медперсонала снимаю, я оказалась дома.

И только спустя полгода, шаг за шагом, вспомнила события, предшествующие травме. По-видимому, ногу Шквала задела рыба. И он, такой же умиротворенный и расслабленный, как и его всадница, от неожиданности просто выпрыгнул из воды. А я, не ожидая такого исхода, слетела на землю. И получила хорошее сотрясение вкупе с амнезией. Совсем как в сериале.

Через два дня, помучившись дома (а трудоголизм болезнь куда более серьезная, чем сотрясение. И колбасило от вынужденного безделья меня по страшному), я объявилась на работе. Через три – на конюшне. Но садиться на лошадь, и тем более участвовать в соревнованиях мне родные категорически запретили. Настолько жестко, что я поняла – лучше не стоит.

И стала думать, как же выйти из сложившейся ситуации. Уж очень жалко было вложенной в коня работы: в отличии от меня он к старту был готов на все сто.

ТОТ САМЫЙ СТАРТ

Я уже почти смирилась с тем, что участвовать в больших соревнованиях Шквал не будет, и даже махнула рукой на заплаченные стартовые и прочие взносы, когда к конюшне начали съезжаться коневозки. Со всех уголков Беларуси, а также с Латвии, Польши, России…Даже израильская пара почему-то решила учувствовать в этих соревнованиях.
И опять зазвучали чужие голоса, чище и трезвее начали приходить на работу конюха, над конкурным полем взвились разноцветные флаги. И глядя на всю эту праздничную соревновательную суету, я решила – поедем. То есть Шквал поедет. А с ним и Саша.

Саша мою затею воспринял критично:
-- Я уже много лет не выступал, -- сказал он. – Очень много.
-- Ну и что? – искренне удивилась я. – Вы же столько раз подсаживались на Шквала, и разминали, и показывали мне, как правильно прыгать то или иное препятствие, и на связках с ним работали.
-- Связки, отдельные прыжки – это другое, -- возразил Саша. Но в его глазах уже загорелся тот азарт, который не могли погасить ни мои, ни его собственные доводы.

И мы стали собирать на старт Сашу. Сложнее всего оказалось в медицинским допуском. Местный врач только руками замахал (это позднее я узнала, что Сашины легкие были к тому времени съедены туберкулезом, и спортивные нагрузки с точки зрения медицины ему не светили). Поэтому нашли какого-то знакомого стоматолога, который за коробку конфет и бурные изъявления благодарности и шлепнул свою печать на справку о допуске.

Бриджи Саша позаимствовал мои, и откуда-то из недр своего дома извлек сапоги – старые-престарые, изъеденные серо-зеленой плесенью. Но сапоги ведь!

И был день, и было утро.
Шквал стоял уже до блеска вычищенный и заплетенный. И радостно возбужденный от царившей в конюшне суеты. Саша нервно курил и по десять раз перекладывал по каптерке вещи. И все, казалось, идет, отлично, когда мы вдруг поссорились.

Злобно так. С истерикой.
По причине заявившейся на конюшню Сашиной «мадам», которую я люто не любила (и очень взаимно), и терпеть рядом не намеривалась. Тем более в такой день.
А она решила, что ее долг быть рядом с Сашей и всячески его поддерживать.

Словом, поссорились мы так, что Саша заявил, что никуда он не едет и расплел коня.
Я развернулась и ушла в лесок, где мы обычно жарили шашлыки.

Детство, конечно, играть в такие вот обиды, и ждать, кто не выдержит первым. Детство, случающееся даже с очень взрослыми людьми.

В прочем, первым не выдержал все-таки Саша.

Его «мадам» в результате отправилась на трибуны, а я с тренером – на разминочное поле. Где у Саши взял да отвалился каблук вместе с куском подошвы.

Это было смешно, наверное. Но я сочла произошедшее дурным знаком – сначала мое падение, потом эта глупая нелепая ссора, теперь вот развалившийся сапог. Может, не стоит ехать? Или все это глупости и суеверия, свалившиеся на нашу голову только для того, чтобы проверить ее прочность?

Но Шквал так чудесно и сосредоточенно прыгал разминочные препятствия (высоту которых я выставила больше, чем была высота предполагаемого маршрута), так четко повиновался малейшему движению повода, что я махнула на нехорошие предчувствия и сомнения рукой – прорвемся!

Потом нас вызвали, и время на раздумья уже не оставалось.

Старт Шквал взял очень резво, и на первый прыжок пошел с большим энтузиазмом, хотя явно не в расчет. Меня это ничуть не смутило – конь одинаково хорошо прыгал с любой точки, и на этой высоте (130-135 см) в расчет или нет, роли большой не играло.
Однако Саша, к моему огромному удивлению, начал коротить коня, и к чухонцу они подошли очень коротким галопом. Шквал прыгнул, и прыгнул чисто, но, как мне показалось, довольно тяжело.

Дальше и вовсе началось твориться что-то непонятное. Вместо того, чтобы пустить коня в нормальный, рабочий галоп, Саша очень сильно скрутил его и заставил двигаться еще медленнее, чем до первого прыжка. Смотреть на это было мучительно. По крайне мере мне – не так и меня, и лошадь учили прыгать! Не так Шквал может это делать максимально эффективно!

Таким вот макаром дошли Саша и Шквал до 8-го препятствия. Широких таких брусьев. И конь стал. Саша сделал вольт, но вместо того, чтобы разрешить коню двигаться своим темпом, навязал ему короткий галоп, все больше и больше закорачивая лошадь перед прыжком. И просто в результате остановился перед брусьями.

Сашу я тогда даже утешала – хотя и не скажу, что очень искренне. Он задыхался и честно сказал, что после четвертого прыжка ни сил, ни дыхания у него уже не было. И ехать дальше смысла тоже не было.

А Шквал… По-моему, он обиделся тогда на нас обоих. И разочаровался в нас. Я долго вышагивала его по полю, затем по нашим любимым лесным тропинкам, но веселости это коню не прибавило.
И потом еще долго – очень долго – корила себя: зачем было идти на перекор судьбе? Так явственно и однозначно выражающей свою волю?

Это чувство – вины, раскаянья, сожаления – нет-нет до всплывет до сих пор. Хотя, признаться, в знаки и предупреждения я и сейчас предпочитаю верить, только если они для меня самые благоприятные.

 Отправлено: 26.06.09 19:31. Заголовок: САМЫЕ ПАМЯТНЫЕ НАСТУ..

САМЫЕ ПАМЯТНЫЕ НАСТУПЛЕНИЯ… ИЛИ НАСТУПАНИЯ?

Как и каждому коннику, общающемуся с лошадьми регулярно, мне доводилось переживать далеко не самые приятные минуты, связанные с габаритами и весом этих животных. Хочется вспомнить несколько таких случаев.

Первое по-настоящему серьезное наступание произошло в деннике. Весело напевая себе что-то под нос, я «вылизывала» Шквала, попеременно действуя резиновой массажной щеткой, щеткой обыкновенной и влажной суконкой. Серенькому эта процедура нравилась, и оба мы были абсолютно счастливы и расслаблены.

Закончив с шеей и плечом, я перешла к передней ноге и животу. И чтобы мне было удобно, одной рукой оперлась о землю. В этот момент в проходе что-то грохнуло, и Шквал, будучи лошадью импульсивной, тут же отпрянул в сторону. Как раз в ту, где покоилась моя рука. На которую он весьма резво и наступил своим кованым копытом.

Сказать, что это было больно, значит не сказать ничего. Перед глазами поплыли розово-красные волны. Срывающимся шепотом я попросила Шквала принять в сторону, но он, все еще настороженный, не подчинился. Тогда мягко, медленно и опасаясь в любую минуту грохнуться в обморок, я свободной рукой надавила ему на ногу. В первое мгновения конь не только не уступил, но даже больше перенес свой вес на злосчастную конечность, под которой покоилась моя ладонь. Но только на мгновение – потом, все еще сомневаясь, жеребец осторожно поднял копыто, и я оказалась свободна.

Сил подняться уже не было. Из денника я выползла на карачках и устремилась в сторону ближайшей бочки с водой. Куда, с трудом поднявшись, опустила пульсирующую болью руку. И от прикосновения с холодом, от жгущей боли, окончательно потеряла сознание и сползла по стеночке на проход.

У бочки я провела около часа. Рука болеть стала меньше – но выглядела отвратительно: блин-блином, если вы можете представить блин красно-синего цвета.

Иногда по коридору проходили конники, здоровались и вступали в разговор. Что я им отвечала – помню плохо. Но взгляды недоуменные хорошо вижу до сих пор.

Самое интересное, что все обошлось. Несколько трещин и ни одного полного перелома. Через неделю я смогла двигать рукой. Через две – писать, точнее – набирать текст на клавиатуре.
И хотя с момента этого не слишком радостного приключения прошло довольно много времени, я до сих пор опасаюсь опираться об опилки денника рукой – ну его! Это же так больно!
* * *
Второе приключение такого рода произошло несколькими неделями позже. Так как легкие Шквала здоровыми назвать было никак нельзя, после каждой тренировки мы подолгу – иногда до полутора-двух часов – гуляли с ослабленными подпругами в поводу. И старались для таких прогулок выбирать дорожки в сосновых перелесках: не зря же санатории для людей с легочными заболеваниями строят среди хвойных деревьев!

И лошади, и мне такие прогулки доставляли огромное удовольствие. И пахло вкусно, и земляника-черника щедро росли вдоль тропинок, и прохладно было всегда – не то что на открытом летнему солнцу конкурном поле. Да еще и живность всякая рядом бегает. Последний факт меня всегда искренне удивлял. Ратомка совсем недалеко от Минска находится, заселена людьми густо, а зверушек всяких много. И зайцы, и лисы, и косули нет-нет да встретятся. Аисты -- те так вообще на каждом шагу. И лошадей совсем не бояться – можно почти вплотную подъехать, прежде чем птица, недовольно косясь, решит ретироваться от греха подальше.

На этот раз был заяц. Молодой совсем, серо-рыжий такой. Именно заяц, а не зайчиха – те обычно лежат до последнего, а этот, хотя наши пути и не пересекались, решит вдруг спастись бегством.
Увы, не он один. Шквал, в отличии от меня притаившегося зайца не заметивший, тоже перетрусил не на шутку. И поскольку повод далеко ему убежать не позволял, решил попросту спрятаться за хозяйку. Что и сделал с помощью могучего высокого прыжка.

Дальнейшее мне виделось как в замедленной съемке: падающее с большой скоростью копыто с блестящей подковой и мой хлипкий красовок, готовящийся к отнюдь не радостной встречи с этим самым копытом.
Через мгновение красовка уже не было. Примерно треть его валялась на лесной тропинке, причем отсечена эта треть была просто филигранно – словно тесаком по ней прошлись.
Еще две трети несчастного ботинка покоились на моей ноге.

Самое интересное, что пальцы при этом не пострадали. Я потом из научного интереса много раз пробовала (причем без всякой сковывающей обуви) изогнуть стопу так, чтобы повторить то движение на тропинке. Как бы не так! Ни разу не получилось! Конечно, пальцы ног можно до определенной степени изогнуть, подобрать. Но так, чтобы при этом мгновенно уменьшить площадь стопы на треть… Наверное, только в состоянии шока наше тело на такое и способно.

ЗЫ: а отрезанную часть красовка я сохранила до сих пор. Не знаю, зачем. Просто уж очень необычным мне показалось это происшествие. И забавным – по крайне мере после того, как закончилось все благополучно.



ФИНГАЛ

А вот эта травма была получена самым что ни на есть обычным и банальным способом. Нарушая все правила техники безопасности (замечено, что чем опытнее конник и чем больше он общается с данной конкретной лошадью, тем чаще он себе такого рода нарушения позволяет), я пролазила перед лошадью, привязанной к решетке денника. И получила знатный удар мордой по голове.

Больно особо не было. Но на следующее утро мой фейс украсил грандиозный лиловый синяк – просто на диво яркий и обширный.
Попытки спастись с помощью косметики результата не дали – только хуже становилось. Синяк все равно просматривался, но под тональным кремом казался уж совсем большим и зловещим. И я решила ходить так.

Ах, как много можно узнать о людях, просто походив недельку с синяком! Все они – даже те, кто хорошо знал о моем увлечении лошадьми -- сочувственно спрашивали одно и то же: что, муж побивает?
И только хмыкали на мои рассказы о том, что не муж – лошадь!
А некоторые, особо «жалостливые», даже рекомендовали участковому нажаловаться, чтобы впредь избежать такого беспредела.

В прочем, редкие исключения все же случались. Я как раз вечером размышляла о специфике человеческой натуры, когда зазвонил телефон. Это был Филлип – тот самый молодой человек, с которым мы познакомились в Америке. Рада я ему была неслыханно – он давно уже жил в Канаде, в Беларусь вырывался редко и ненадолго. Но не забывал – и это так было здорово!

Общались мы минут сорок – самозабвенно и упоительно. И когда стало понятно, что телефонного разговора, даже самого длительного, нам не хватит, решили встретиться:
-- Пойдем в ресторан, -- сказал Филлип.
Я уже была готова радостно согласисься, но тут вспомнила про пострадавшее в неравной битве с лошадиной мордой лицо.
-- Э-ээ. А, может, просто -- в гости?
-- Нет, в гости не пойдет. Я себя буду не слишком уютно чувствовать.
-- Понимаешь, Филлип, проблемка у меня. Фингал на поллица. На тебя с такой «дэвушкой» все люди коситься будут.
-- Что, от Шквала досталось? – сочувственно спросил Филлип. И я чуть со стула не упала: Шквала он видел давно и всего один раз, ничего о своей лошади я ему практически не рассказывала. И все же он оказался единственным, кто сразу понял в чем дело.
-- Шквал… Как в том анекдоте получилось. У бегомота очень плохое зрение, но при весе в три тонны, это не его проблема… Так что сам понимаешь, в ресторан мне никак.
-- Глупости! Полчаса на сборы, и я к тебе приеду.

И был вечер. И горели свечи. И неслышно скользили по полутемному залу официанты. И Филлип был все тот же: веселый и сдержанный, скупой на комплименты, но умудряющийся сделать так, что я чувствовала себя самой-самой…
И только провожая меня домой, он задорно сказал:
-- Знаешь, никогда еще на мою даму так не пялились. Ты похожа на героиню из «Красотки».
-- Это что, проститутку, что ли?
-- Ага. Но очень дорогую и эффектную.
И мы оба рассмеялись. И странное дело. Хотя этот «комплимент» и был весьма сомнительным, почему-то на Филлипа я совсем не обиделась.

А через неделю все вернулось на свои места. Филлип отбыл в Канаду, фингал пожелтел и уже благополучно убирался с помощью тонального крема. Только вот удивление, почему при виде синяка все сразу грешат на мужа (которого и в глаза не видели), так до сих пор и осталось.

СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА

Это было наше последнее лето в Ратомке. Плохое лето. Смутное. За этот год Республиканский конный центр сменил трех директоров, и мы, так активно обсуждавшие и не любившие старого руководителя, после первой же перемены вознесли его чуть ли не в ранг святого. Ну, воровал. Так кто ж, владея таким хозяйством, не ворует? Ну, пытался урвать с каждого хоть по чуть-чуть – но был готов на компромиссы и душевные порывы. Словом, золотой человек. Или почти золотой.

Директор, пришедший ему на смену, поставил все с ног на голову. Бывший военный, он во всем видел подставы и взятки. Ничего не знал о лошадях и искренне ненавидел и подозревал, как казалось нам, всех людей – от уборщиц до мастеров. Умел оскорблять, умел унижать и не знал, как выполнить поставленную перед ним задачу – вывести хозяйство из долгов и заставить приносить прибыль.

В прочем, кое-какие идеи, как выбить деньги, у него все-таки были.

Почему-то новый директор решил, что частники – то есть люди, взявшие «за каприз» покупку и содержание лошади – должны быть очень и очень богатыми. И, следовательно, обязаны с хозяйством, обеспечивающим их питомцам постой, делиться.

По договору за постой мы платили тогда в районе 60-70 долларов: покупая при этом свои корма, доплачивая конюхам и дневальным, завозя свои опилки, самостоятельно чиня рушащуюся кладку перегородок денников и в качестве удобств пользуясь ближайшим леском.
Новый директор взвинтил цену за постой до 250 у.е.

Это было неслыханно. Даже КСК «Аллюр», расположенный в черте города, с шикарными светлыми денниками, приличными кормами, душевыми, комнатами отдыха с телевизорами, штатным ветврачом, берейторами и прочими удобствами брал 200.
И это казалось много! Потому что, к примеру, моя зарплата редактора составляла в те времена 180 долларов и считалась далеко не маленькой.

И началась война. Изматывающая и бессмысленная. Сначала мы на общих собраниях взывали к разуму руководства. Потом, ссылались на свои договора, по которым цена за постой не могла быть изменена в одностороннем порядке, пытались привести доводы юридические. И слышали в ответ брань и равнодушное – не хотите, катитесь вон.

Почти половина частников, в первую очередь те, кто держал лошадей для души, а не готовил к продаже, так и поступили. «Укатили», причем в ряде случаев анонимно и за постой не рассчитавшись.

А мы продолжили борьбу. Каждый месяц я платила в контору сумму, стоящую в моем старом договоре. Это было страшно, потому что в расчетных листах рядом с новой фантастической ценой появилась еще и графа «пеня за просрочку». В размере 1% в день от суммы просрочки. И параллельно мы писали запросы во всевозможные ведомства – Министерство спорта и туризма, комитет по ценообразованию, Госконтроль…

И отбились, как ни парадоксально! Не смог новый директор обосновать выставленную цену. И все вернулось на свои места. И новый директор перестал быть новым – его то ли уволили, то ли сам уволился.

Но пришедший на его место человек, а потом и еще один, тоже лучше не оказались. Ратомский молодняк так и стоял по колено в грязи и навозе да вызывал четкие ассоциации со словом «недокорм», сено убиралось с полей аккурат после большого дождя, да еще и пастбище (а заодно с ним и часть знаменитой троеборной трассы) вдруг оказалось проданным под коттеджные участки…

ВСЕХ ЧАСТНИКОВ -- ВМЕСТЕ!

Не помню кому из новых директоров пришла в голову мысль, что частных владельцев лошадей надо собрать в одном месте. А то стоят, понимаешь, кто на спортивных конюшнях, кто на прокатных, кто на верхних, маточных.

Наверное, здравое зерно в этом было. Но люди категорически не хотели съезжать с насиженных мест – потому что были отремонтированы занимаемые ими денники и каптерски, а на верхних конюшнях – куда всех и сгоняли – этих самых каптерок для частников и вовсе не предполагалась. Мол, возите все свое на машинах.

И люди бились до последнего. Но летом все же начали потихоньку переезжать. Стоило им это дорого. Во-первых, выделенные под каптерки денники надо было перестраивать: то есть выбивать решетки и делать кладку, вставлять металлические двери, облагораживать полы, потолки и стены и проводить электричество.

Мне было проще, так как мои лошади изначально на верхних конюшнях и ютились. А седло и прочую амуницию я держала в каптерке у местных берейторов. Но когда начались переезды мне с Сашей (хотя, точнее сказать – Саше, хотя собственной лошади у него и не было) предложили занять бывшую комнатку для конюхов – тесную, сырую, насквозь прокуренную, но свою! То есть абсолютно индивидуальную.

В ней было так грязно и убого, что самой прикасаться к полам и стенам я не стала. Наняла женщину, которая сначала неделю отмывала грязь, а потом покрасила все веселыми красками – ярко-голубой и лимонной. Мы притащили туда старый диван, сделали трехугольники для седел и зажили как короли.

В прочем, счастье было недолгим. К концу лето руководство постановило всех частников из верхних конюшен перевезти в бывшую прокатную. И это был шок, потому что сначала никто и не поверил.

Как? Опять переезд? И это после того, как блестят свежим лаком и краской отстроенные из денников каптерки и седельные? После того, как закинуты на чердак корма? После того, как выбелены денники, заварены решетки и во все это вложены сотни и сотни долларов?

А после того, как мы посмотрели, куда нам предлагают переместиться, настроение и вовсе стало упадническим. Ибо предлагаемая конюшня находилась в абсолютно аварийном состоянии: проводка искрила, потолки текли и даже нельзя было посмотреть, почему – и чердак, и крыша были настолько ветхими, что их просто боялись трогать, не то что ходить.
Денники оказались маленькими, окна либо отсутствовали вовсе, либо их заменяли мутные квадратики из стеклоблоков. Полы денников сплошь покрыты ямами и находятся значительно ниже уровня пола прохода. Каптерка (она же седельная) одна на 50 денников, причем размерами хорошо если 3 на 3 метра.

Когда мы указали на эти недостатки руководству, нам на полном серьезе предложили скинуться и провести капремонт здания. Или опять-таки отправляться к черту, потому что 1 сентября на верхних конюшнях не должно остаться ни одной частной лошади.

ШКВАЛ или А ТЕМ ВРЕМЕНЕМ

А тем временем Шквал начал вновь покашливать. Уже в августе месяце – что повергло меня в настоящий шок. Хороший мой, ну почему? Ведь до холодов еще далеко, травку возим каждый день, гуляешь часами в леваде, спишь при открытом окне. Откуда же кашель?

Еще болезненнее воспринял ухудшение состояния лошади Саша. Мне было проще. Я не верила в окончательное исцеление и знала, что с наступлением осени, все повториться. Может, не так страшно, как прошлой осенью и зимой, но все равно рецидив будет.
А Саша считал, что ему удалось вытянуть Шквала. И возвращение кашля для него стало полной неожиданностью – страшным поражением.
И тренер начал замыкаться, пить – правда, тогда еще не по многу и не часто—а еще подолгу стоял у денника Серенького и смотрел на него с щемящей безнадежной тоской.

В прочем, не считая кашля, Шквал оставался прежним – энергичным, веселым, игривым. Готовым прыгать, бегать, свечить, прихватывать озорно за рукав, словом, делать те тысячи милых глупостей, которые ежедневно совершает молодая и жизнерадостная лошадь.

А я вновь начала пытать врачей, и ветеринарных, и вполне человеческих. Изучала книги и статьи по аллергии, астме, эмфиземе. Обращалась к травникам.

Один из них дал мне необычный рецепт: посоветовал усиленно пичкать Шквала отваром из крапивы и яичной скорлупой.
И это как-то сразу помогло. Кашель стих, приступы почти прекратились.

-- А повредить это не может? – помню, спрашивала я тогда и у травника, и у наших врачей.
-- Конечно же нет! – отвечали те. – Это же не лекарства.

И с тех пор я уподобилась героине одной из детских сказок. Помните, той, чьи братья превратились в лебедей, и которой нужно было каждую ночь рвать на кладбище крапиву да плести из нее для братьев рубашки?

За крапивой я отправлялась каждый день. Сушила ее про запас на зиму, делала отвары, ошпаривала и добавляла в овес. Вся каптерка была в крапиве – либо сушащейся пучками на стенах, либо свежей, ждущей своей очереди стать отваром. Надо мной потешалась вся конюшня, а мне было все равно – коню-то явно легчало.

Правда, сам Шквал от вкуса этой зеленой жесткой гадости в восторге не был. Но ел, хоть и кривился.

Яичную скорлупу, словно дань, я собирала со всех знакомых. Мыла, сушила, молола в кофемолке.
А еще для восстановления иммунитета смешивала чеснок с медом и тоже скармливала коню.

Времени на все это уходила прорва – ведь кроме лечения были и ежедневные прогулки, и тренировки. И работа в перерывах между Ратомкой.

Но спокойствия не было.
Во-первых, с сыростью и дождями нужно было ждать ухудшения. Во-вторых, перевод Шквала в тесную темную и сырую конюшню с текущей крышей мог слишком фатально отразиться на его здоровье. А как избежать такого перехода я не знала.

КАК И ПОЧЕМУ ПОЯВИЛАСЬ КОНЮШНЯ В ТАРАСОВО

Меня часто спрашивают, любит ли мой муж лошадей так же страстно, как я сама. Отвечаю – нет, не любит. Как и всех остальных животных. Он к ним равнодушен. Более того, на шерсть у него аллергия (была); верхом он ездить начал только после знакомства со мной и делал это за те 5 лет, что мы вместе, от силы 10 раз.
Зато почистить-поседлать-погонять на корде-отбить-накормить- дать лекарство-уколоть – пожалуйста. Поможет, а то и сам все сделает.

Но была у него мечта – жить не в городской квартире, а в пригороде. В собственном доме. Так, чтобы по вечерам сидеть на прогретом солнышком крылечке и есть яблочки со своего сада.

Мне, появляющейся на родительской даче крайне редко и то только для того, чтобы доставить удовольствие маме-папе, идея жизни за городом была абсолютно не близка. Но с другой стороны, если там построить свою конюшенку…

Словом, мы решили объединить эти две наши мечты – его о собственном доме и мою о конюшне – и принялись искать подходящий вариант. Так, чтобы в ближайшем пригороде дом с участком был (на работу-то ездить каждый день надо), чтобы размеры участка были не маленькие (конюшня с левадой место-то займут, да еще и садик с яблоньками), чтобы леса-поля для прогулок имелись и желательно к Ратомке поближе. Ах да, еще чтобы можно было купить все это дело на наши доходы наемных работников.

Словом, долго искали.
На наши средства предлагали либо проблемные дома (со значительными трещинами в стенах, например), либо что-то очень неудачно расположенное, либо огромные дворцы-долгострои: все из красного, уже осыпающегося кирпича, общей площадью от 500 квадратных метров, недорогие, но абсолютно неподъемные в будущем: ни в плане доведения их до жилого состояния, ни в плане отопления.

А потом вдруг выплыл вариант в Тарасово.
Ехала я туда не слишком охотно. От Ратомки до Тарасово около 3-х км напрямую, но добираться верхом неудобно. Не меньше часа шагом-рысью, если хочешь избежать столкновения с трассами. Да и без машины доехать с города сложно. Но когда я увидела одиноко стоящий на холме большой деревянный сруб, обошла его вокруг… Просто вдруг поняла, что не смотря на все минусы, здесь я дома.

Только-только начиналась весна. От нового дома пахло солнцем и деревом, оглушительно чирикали птицы, впереди в дымке проглядывались первые дома Минска. И было как-то очень вокруг спокойно и хорошо.

И мы после купили этот участок в 15 соток и этот сруб – трехэтажный, прямоугольный, без всяких архитектурных изысков и даже еще с непрорезанными окнами.

Начали потихоньку строиться. Естественно, планируя сначала довести до толку дом, а потом уже браться за конюшню.
Но ухудшение здоровье Шквала и перспектива переезда в аварийную, душную и тесную конюшню разом все поменяли. Родные меня поняли. Не скажу, чтобы одобрили, но все-таки поддержали. И начиная с августа все силы, время и деньги были брошены на строительство конюшни.

КОНЮШНЯ

На первом этапе мне очень повело. Приняв решение строить конюшню (обязательно деревянную), я принялась обзванивать все объявления о продаже срубов. Но все попадалось не то: или очень от Минска далеко, или размеры не подходящие, или старые слишком, или дорогие.

И вдруг… На очередной звонок по «Из рук в руки» трубку поднимает мужик и заплетающимся языком подтверждает, что да, сруб у него есть. Причем прямо в Минске – новый и с высокими потолками. И хочет он за него … 500 долларов.

Не веря своей удаче, я тот час же послала родителей смотреть на это чудо. И все так и оказалось!
Пока хозяин не протрезвел, мы в спешке искали рабочих для разборки сруба и машину для его перевозки. Получились в результате и рабочие очень дорогие, и перевозка просто золотая. Но это ли важно! Как бы там ни было, уже через день восхитительный сосновый из толстых-претолстых бревен сруб был сложен горочкой в глубине нашего участка.

Поскольку конюшню я строила для лошади с больными легкими, мне очень важным казалось сделать потолки как можно более высокими – чтобы воздуха всегда было много. Поэтому я нетерпящим возражений голосом потребовала от родных нарастить сруб еще на полметра.

Что и было сделано. Причем это наращивание вылилось нам чуть ли не дороже, чем сам сруб – найти бревна подходящей длины и толщины оказалось не просто. Да и везли их на мазе-длинномере с другого конца Беларуси.

Фундамент копали и заливали сами. Бетономешалки не было – и раствор замешивали вручную в старом металлическом корыте. Сруб собирали без крана, потому что 4 доллара за каждый подъем для нас было слишком дорого. Решетки тоже сами варили – муж одолжил у соседа-сварщика сварочный аппарат и методом проб и ошибок освоил новую для себя профессию. Его руки тогда были сплошь покрыты трещинами от раствора и пятнышками ожогов от сварочного аппарата.

Я не знала, как их благодарить за этот титанический труд. И все подгоняла, торопила – в Ратомке дела шли все хуже, и каждый день был на вес золота.


РАТОМКА

Между тем частники смирились с предстоящим переездом. Жалко было вложенных в каптерки денег, еще жальче – труда. Но уходить с лошадьми было некуда.
Помню как придя утром в конюшню, увидела что нет одного из частных коней. А хозяин, потерянный и расстроенный, ходит по проходу. Оказалось – отправил своего любимца в Москву на реализацию. Скрепя сердцем отправил, потому что и любил, и выступать на нем хотел (его семилетний мерин стабильно уже бегал средний приз). Но держать в темной аварийной конюшне не посчитал возможным.

А остальные… Ходили по той треклятой конюшне, выбирали денники получше. Писали на имя директора просьбы разрешить разбить перегородки и объединить два денника в один – иначе крупные кони туда плохо помещались. Прикидывали, во сколько может обойтись ремонт крыши (суммы выходили фантастические). Убеждали друг-друга, что все не так и плохо – стерпится-слюбится. А не слюбится, так хотя бы устроится.

Объединять два денника в один и делать ремонт начальство милостиво разрешило. И дата переезда отодвинулась с первого сентября на первое октября. Для меня это было очень важным. Такая отсрочка давала надежду, что отстроим мы свою конюшню, и жить Шквалу в тесном и душном деннике не придется.

 Отправлено: 26.06.09 19:38. Заголовок: КАК ШКВАЛ СОСЕДА «ПО..

КАК ШКВАЛ СОСЕДА «ПОКАЛЕЧИЛ»

Есть у нас в Ратомке один интересный частник. Спортсмен, судья и берейтор в одном лице. Назовем его Кириллом.
Я вообще по пальцам могу пересчитать людей, которым можно доверить свою лошадь, не контролировать процесс тренировок и быть при этом уверенным, что все будет ОК. Кирилл именно такой.
На его попечении, кроме собственных, постоянно находятся российские кони, хозяева которых просто физически не имеют возможности наблюдать за своими подопечными. И появляются у нас в Беларуси редко. Тем не менее, их лошади не только аккуратно и грамотно (а также ежедневно кроме воскресенья!) работаются, но и окружены всяческим вниманием. Кирилл, мастер спорта, никогда не упустит возможности ни самолично опилок подсыпать (даже если придется их вести на тяжеленной тачке за 500 метров и ругаться по ходу дела с зоотехником, считающим, что опилки предназначены для колхозных лошадей, а не для частных), ни переворошить рулон сена, чтобы выбрать из него охапку получше для своих и хозяйских лошадей. Причем разницы между первыми и вторыми он не делает.

Но при всех этих несомненных достоинствах есть у Кирилла и некоторые недостатки, служащие для нас, ратомских частников, поводами для добрых и не очень насмешек.

Например, чего стоит привычка Кирилла долго и красноречиво расстраиваться по пустякам. И не по пустякам тоже. Но разница в выражении чувств и в первом и во втором случае настолько интенсивная, что иногда сразу сложно понять, что же на самом деле приключилось и насколько это серьезно.

Наш с ним конфликт начался с того момента, когда из-за прохудившейся крыши я вынуждена была переставить Шквала рядом с его мерином. Кириллу эта идея не понравилась сразу. И я клятвенно пообещала тщательно понаблюдать за лошадьми и не допустить их конфликта. И если кони друг другу не понравятся, то поискать другой денник.

В прочем, опасения Кирилла оказались напрасными. Рядом с Кирилловым мерином уже давно никто не стоял, и появление соседа он принял с нежностью и восторгом. По крайне мере уже через десять минут после переселения Шквал оказался в буквальном смысле слова густо вылизанным своим соседом через решетку.

Понаблюдав час-другой за мирным общением лошадей, я со спокойной совестью отправилась домой.

На следующее утро, не успела я дойти до конюшни, как была встречена у левад Кириллом. Не менее бурно, чем его мерин приветил вчера Шквала. Но куда менее любезно.

-- Твой Шквал покалечил мою лошадь! – яростно сказал Кирилл. – Я же говорил, что нельзя было их ставить рядом…

Он пытался сказать что-то еще, но я, перепуганная до смерти (ах, каким негодованием горели глаза Кирилла, сколько непередаваемых и невысказанных эмоций было в его возмущенной фигуре!), уже мчалась в конюшню.

Шквал, увидев меня в проходе, ласково загуркал. Кириллов мерин тоже – за компанию. И я хорошо помню чувство облегчения: слава богу, оба стоят на четырех ногах и достаточно здоровы, чтобы выражать свои чувства.

Сбавила ход, подошла поближе. И с начала методично оглядывать «покалеченного» мерина.

Наблюдение первое: конь в отличном порядке. Лоснится, поигрывает мышцами, демонстрирует наилучшее расположение духа. Подлизывается и заигрывает со Шквалом. Видимых ран нет. Внутренних, судя по всему, тоже.

Недоуменно уставилась на подошедшего вслед за мной Кирилла:
-- И???

Кирилл зашел в денник, задрал голову своего мерина и ткнул пальцем – вот, мол! Присмотревшись, я и в самом деле заметила на нижней челюсти небольшую потертость. Размером с трехкопеечную монету. Именно потертость, а не рану.

Кирилл, глядя на мое вытянувшееся лицо, пояснил:
-- Сюда как раз капсюль ложится. А значит, пока не заживет, сорваны тренировки. И соревнования, к которым я полгода лошадь подводил, тоже летят к черту!

Большим достижением считаю, что смогла я тогда не расхохотаться. И вполне серьезно посоветовала пристегнуть к капсюлю подложку – и это решит все проблемы.

Но Кирилл не успокоился. Он потребовал переставить Шквала. И получил вежливый отказ.

К вечеру о произошедшем событии знала, по-моему, вся конюшня. Конюха мне сочувственно и дружелюбно подмигивали, бригадир укоризненно качала головой (мол, надо же, связалась). А я не знала, как мне пройти к лошади, чтобы не наткнуться на Кирилла. Потому что встретившись со мной он начинал долго и пространственно жаловаться и объяснять, что я должна лошадь все-таки переставить.

И, может быть, убедил бы (было еще одно место, куда можно было поставить жеребца, но там рядом стоял хоть и мерин, но очень уж склочный), если бы Кирилл не привел следующий аргумент:
-- Ты пойми, -- уговаривал Кирилл, -- у тебя лошадь полкопейки стоит, он же просто хоббик, а у меня лошадь дорогая.

И все. После этого разговаривать со мной было уже бесполезно. Потому что … В прочем, что объяснять, наверное, каждый поймет почему и без долгих объяснений.

И Шквал до переезда в Тарасово так и остался стоять на том месте. И пока рядом с ним находился Кириллов мерин, они просто чудесно и даже трогательно с ним ладили.



СЫН ВОПРОСА

Вопрос – один из Ратомских производителей. Темно-рыжий, относительно невысокий, но очень складный, по-моему, единственный из производителей, участвовавший (и успешно) в конкурах класса S.
А самое главное – он любимая лошадь одного из наших зоотехников. И потому жеребят от него всегда в ставке было много. Только вот действительно удачных, на мой непрофессиональный взгляд, единицы. По крайне мере статями в знаменитого папу не удавался практически никто. Ну прыгали. Ну движения были. Но так – не то что бы ах.

А Рыжик (настоящей клички не помню, но так как масть была у этого жеребенка яркая, пусть будет Рыжиком), сын Вопроса, оказался настоящим красавцем. Не похожим на своего отца -- другим, но очень эффектным. С длинной высокой шеей, изящной, словно выточенной скульптором головой, длинными ровными ногами. И абсолютно больной спиной.

Не знаю, что стало тому причиной, но его недуг был виден невооруженным взглядом – полная атрофия мышц. Он нормально двигался, но когда на него попробовали сесть, его спина прогнулась так сильно и угрожающе, что больше подобных попыток не предпринимали.

И очень жалели Рыжика – жеребец оказался не только чудесный по экстерьеру, но и на редкость покладистый и добронравный. И его из трендепо переставили к нам на среднюю конюшню. В надежде, что найдется покупатель, которого Рыжий, безупречный и по характеру и по экстерьеру, устроит как производитель. Тем более, что отдавали его практически по мясной цене.

Может быть, я и не обратила бы внимание на этого жеребчика, и не писала бы о нем, если бы не Шквал. Потому что хотя Рыжик и стоял в другом конце конюшни, мой рысак по непонятной причине яростно возненавидел больного сына Вопроса.

Так яростно, что приходил рядом с заложенными ушами. А как-то ночью, сбежав из своего денника, умудрился через закрытую дверь сильно искусать бедного Рыжика – по крайне мере шея того выглядела как мочалка – истерзанная, с лохмотьями выдранной шерсти.

Мне очень жаль было Рыжика. И очень стыдно за Шквала. Хотя Саша говорил, что это нормально – что в табуне лошади часто нападают на больных собратьев. Не знаю, правда это или нет, но вину перед Рыжиком испытываю до сих пор.

А потом Рыжика выкупили. Точнее, поменяли на седло. И он уехал в Брест.
Полгода спустя я оказалась в хозяйстве, планировавшего использовать рыжего сына Вопроса как производителя. Но не обнаружила его ни в одной из конюшен.

-- Пал, -- равнодушно ответил на мой вопрос хозяин. – Неделю назад или дней десять. От колик. В прочем, невелика потеря. Я и так рисковал, приобретая этого коня. Еще неизвестно, крыл бы он с такой спиной или нет…

От этого равнодушия коробило. А еще несколько месяцев спустя, обсуждая ратомских производителей, одна из берейторов сказала:
-- А, ничего хорошего от жеребят Вопроса я и не жду. По-моему, за все пять лет, что здесь работаю, только один и был лучше папика. Рыжик. И того не досмотрели. Интересно, где он сейчас?

И разговор перешел на другое. А я, хотя и знала, так почему-то и не ответила – где.
КАК НАС СО ШКВАЛОМ СНИМАЛИ ДЛЯ ТЕЛЕКА

Тем летом, два года назад, в моду вдруг вошли лошади.

То есть не совсем чтобы «вдруг». Просто общий Батька всех белорусов, понастроивший к тому времени ледовых дворцов и бо-ольшой футбольный манеж, вдруг в прямом эфире несколько раз высказался, что конный спорт – это тоже в общем-то хорошо.

С чего ему это вдруг стало «хорошо» – непонятно. Когда на заре президентства (ох, и давно это было!) Батьке подарили лошадь – симпатичного отметистого тракенчика, он пространно высказался на тему «все лучшее – детям» и отправил подарок пахать в ратомский прокат. Где он (конь, а не президент), по-моему, до сих пор и прозябает.

То есть к лошадям, не смотря на колхозное прошлое, Батька был равнодушен.
А тут… Ходили слухи, что в то лето ему в подарок от Путина прислали араба. А вслед за арабом чуть ли не целый вагон карачевских лошадок. Не знаю, правда или нет, и это ли стало причиной интереса к лошадям, но с подачи президента «конная» тематика стала очень популярна на телевидении.

Выпендриться и отличиться хотели все государственные канала (а других у нас особо и нет). И поскольку тема дети-лошади-спорт быстро себя исчерпала, стали искать альтернативные варианты. А тут я со своей иппотерапией. Сняли про лечебную верховую езду один сюжет, второй. А дальше каналы начали передавать друг другу мои координаты как некий переходящий кубок.

Вначале я волновалась и готовилась. Ну, типа прическу делала и заготавливала для корреспондентов текст с основными понятиями и определениями, чтобы они явных глупостей в передачах не лепили. А потом махнула рукой. Ну, съемки. Первый раз что ли?

Умка к людям с камерой отнеслась достаточно равнодушно. Люди с камерой ответили ей тем же. Да и что тут особо снимать? Как дети ручками-ножками упражнения делают? На это и двух минут эфира достаточно, потом надоедает. А вот Шквал (хотя и иппотерапевтической лошадью никогда не был), для телевидения оказался куда более интересен.

Во-первых, он прыгал. Причем азартно и сам по себе, без всякого железа (невзоровская энциклопедия тоже вышла в это время, и опровергать посыл, что сама по себе лошадь через крашенные палочки прыгать не будет, а также показывать лошадь спортивную, но при этом жизнерадостную, без шрамов и разорванных губ – а именно так зрителям энциклопедии все спортивные лошади и представлялись – было особенно приятно).
Во-вторых, под восторженные вопли корреспондента к оператору («Снимай скорее! Снимай, говорю!») Шквал очень эффектно умел валяться в грязи. А людям почему-то нравится, когда блестящая белоснежная лошадь со струящейся шелковистой гривой с наслаждением купается в самой черной на плацу жиже.
Ну и в-третьих, Шквал умел по команде вставать на эффектные свечи, от чего телевизионщики тоже обычно тащились.

И это не говоря о том, что он был очень эффектной, живой и непредсказуемой лошадью. И такие номера откалывал…

Например, однажды, кроме иппотерапии, телевизионщики снимали, как конюх убирается в конюшне. Для так называемых перебивок, чтобы не показывать в передаче одно и то же, а разнообразить сюжет всевозможными картинками из жизни конюшни. А Шквал, привыкший быть звездой и наблюдающий за съемками через решетку, не мог понять, что за дела такие творятся: он, такой весь вычищенный и вымытый без дела стоит в деннике, а камера фиксирует лохматого, по уши в навозе, Орлика, запряженного в телегу с опилками и конюха с лопатой!

И когда телега поравнялась с денником, Шквал высунул голову и шею, ухватился зубами за хомут Орлика и в полном смысле этого слова поднял ни в чем неповинную лошадку в воздух! Невысоко, сантиметров на двадцать от земли, но все наблюдавшие это зрелище были в восторге. Кроме, пожалуй, самого Орлика, который вообще никак не отреагировал. Висел и дожевывал сворованный где-то кусок сена.

Жаль, что в эфир эти кадры не пошли – освещение подвело. Но на кассете, которую я забрала потом у оператора, эта сцена есть.

В прочем, далеко не все было так весело И не все хорошо кончалось. Одни из последних съемок – уже в сентябре – проходили под дождем. Мелким, но холодным. По просьбе корреспондента я поездила шагом-рысью-галопом, сделала несколько прыжков и пошла в конюшню давать интервью. А Саша остался отшагивать Шквала.

Сразу после мы занимались с детьми, которых, несмотря на дождь, приехало целых 13 человек. С каждым по полчаса, пусть даже на двух лошадях, что заняло три с половиной часа. И когда мы наконец закончили, Сашу уже хорошо знобило.

И он заболел. И заболел сильно. Говорил, что ходит, как летает – ног не чувствует. А потом начал сильно кашлять и … исчез.

Просто однажды не пришел на тренировку и работу с детьми. И первый раз не привел и не накормил Беллу, которая стояла тогда в сарайчике под наблюдением Саши.
Ключ от этого сарая мне передала Сашина мама. Я была в ярости (еще бы – работа сорвана, кобыла день не кормлена и не поена), и выпытывать, где мой тренер не стала. А она не стала сама говорить.

Но Саша не пришел ни на следующий день, ни через день. Ни через неделю. Потом он скажет, что закрытая форма туберкулеза перешла у него в открытую, и он не мог ни работать с детьми, ни даже говорить с кем-то на эту тему.

Говорят, он сильно пил в это время. Другие говорят, что не пил, а был в больнице. Третьи – что уехал работать куда-то в Витебскую область. Не знаю, что и как было на самом деле.

Взаимно друг на друга обидевшись, несколько месяцев мы не общались вообще. И хотя отношения (и даже их теплота) потом восстановились, работать вместе нам не довелось. Общались в основном по телефону, потом мой тренер куда-то вновь пропал.
Я не знаю, где сейчас Саша, не знаю, все ли у него хорошо.
Но на каждых соревнованиях (которые, увы, доводится посещать все реже) обязательно вглядываюсь в сборища конников старого поколения. А вдруг?
Но Саши среди них нет.


ЛИРИЧЕСКОЕ РАССУЖДЕНИЕ О КЛИЕНТАХ, ДРУЗЬЯХ И ПРЕЛЕСТЯХ СОБСТВЕННОЙ КОНЮШНИ

Примерно в это время (за месяц до переезда из Ратомки в Тарасово) у меня появился новый клиент -- Алеша, ставший впоследствии неклиентом или прокатчиком, а хорошим другом и вторым (кроме Виты) арендатором Беллы.

Появился Алеша не сам по себе, а с помощью моей мамы.

Встретились они возле большого ратомского манежа. Мама спешила на занятия по иппотерапии, а Алеша искал контору, чтобы оплатить абонемент за прокат. И спросил у мамы, где эта самая контора находится.

-- А зачем вам прокат? – тут же отреагировала мама. – Приходите лучше к нам. Все занятия индивидуальные, так вы гораздо лучше и быстрее ездить научитесь.

И он пришел.

Маме этот «мальчик», как она называла Алеша, запомнился, как она говорила, очень красивыми ресницами. А мне тем, что он очень долго и бестолково искал к нам (то есть на верхние конюшни) дорогу. Минут сорок, не меньше, хотя от прокатской конюшни и до верхних, пять минут пути. А Алеша был даже не пешком -- на машине.

И во вторую очередь, фразой, которой началась наша тренировка. Увидев Умницу – кругленькую и низенькую, по сравнению с лошадью, на которой он занимался до этого в прокате, Алеша разочаровано потянул:
-- Она хоть бегать-то умеет?

Чтобы убедить, что умеет, на второй же тренировке не без некоторого злорадства и умысла, я взяла Алешу с собой в поля. Где случилось первое его падение с лошади: разыгравшись и почувствовав свободу, Умка пару раз подкинула на галопе задом. Чего для начинающего всадника, каким тогда был Алексей, этого оказалось больше чем достаточно.

В седло он, несмотря на некоторую помятость и вымазанность (осень же!) сел сразу. После чего Умница, решившая в тот день показать себя во всей «красе», решила поизображать из себя ослика: встала посреди поля как вкопанная, и заснула. И ни уговоры, ни пинки пятками не заставили ее тронуться с места.

Поскольку я была на Шквале, то помочь бедному парню не могла. И в конюшню он вел лошадь в руках.

Признаться, я тогда думала, что на этом все и закончится. Но Алеша оказался упрямым.

Так начались наши тренировки, переросшие достаточно быстро в теплые и очень душевные отношения. Правда, клиентом для меня Алеша перестал быть уже не в Ратомке – в Тарасово.

Наверное, именно на примере Алеши я оценила ... как бы это выразиться ... «коммуникательную» прелесть собственной конюшни. Где клиенты становятся друзьями. Где можно не только работать, но и общаться. Где можно создать абсолютно особенную АТМОСФЕРУ. Причем такую, какую тебе хочется – без интриг, сплетен за спиной, зависти и обговаривания.

И это в какой-то степени не менее важно, чем возможность качественно и не от кого не завися содержать своих лошадей.


СОРЕВНОВАНИЯ

В тот год Шквал начал покашливать даже не осенью, а в конце августа.
Саши рядом уже не было, зато была работа в журнале, иппотерапия, на которой мы в день откатывали по 12-15 человек и три лошади. Одна из которых больная, а вторая стояла не на конезаводе, а рядом в сарайчике. И требовала моего постоянного присутствия: три раза в день покормить-попоить, отбить, да еще и подвигать.

Словом, уставала я страшно, и физически и морально. Но когда узнала о предстоящих соревнованиях, решила участвовать. Не потому что очень хотелось. Скорее, нужно было ощущение, что, не смотря на все проблемы, жизнь идет, все остается по-прежнему, и лошади способны приносить не только усталость т тревоги, но быть источником радости.

Записалась на 120 см.

Маршрут оказался так себе – не слишком сложный. Высота выдержана, но сложных поворотов всего один. Сиди себе да коню не мешай. Смущал, правда, моросящий дождь. Все всадники тут же понакручивали себе шипы в подковы, а у меня лошадь некованая. Но я в Шквала верила.

Разминались мы плохо. Я с тоской поглядывала в сторону Сашиного дома, злилась и тревожилась за своего тренера одновременно. Шквал тоже нервничал, суетился, на прыжки летел абсолютно неуправляемо.

Выехали на поле. Судьям я приветствие отдала вяло, в настроении была упадническом и ничего хорошего от выступления не ожидала. Аккуратно подняла лошадь в галоп и направила на первый прыжок. Шквал, увидев, что и куда прыгать, подхватил карьером. А мне было все равно, и придерживать я его не стала.

Ох! Как он прыгнул первый прыжок маршрута! Издалека, с запасом, с азартом. Так же влетел и над вторым, и третьим.

Четвертой была тройная система.

Из-за огромной скорости и моей общей подавленности вписались мы в нее с трудом, наискосок.
Так неудачно, что можно было и не пытаться прыгать. Еще двойную систему при таком кривом заходе лошади иногда вытягивают. Тройную – никогда.

А Шквал вытянул! Без размышлений прыгнул широтные брусья по диагонали и не теряя ничуть своего бешенного темпа. Стемпил между первым и вторым прыжком, что-то невообразимое отплясал между вторым и третьим. И я с удивлением и восторгом поняла, что мы проскочили, и вдруг почувствовала такой же азарт и воодушевление, как и моя лошадь.

Пятый, шестой прыжок. Все чисто. Конь идет в полным ходом и прыгает так, словно стипль-чез скачет – ходом, не снижая бешеного галопа. На том единственном сложном повороте я почувствовала, что мы сейчас ляжем. Бросила предусмотрительно стремя, и даже – ей богу! – шаркнула ногой по земле. Но мы не упали! А аккуратненько, хотя и очень резво, зашли на следующий прыжок. Предпоследний.

Маршрут этот, рассчитанный на 72 секунды мы прошли за 37. И попали в перепрыжку. Где, в отличии от основного маршрута, накручено было изрядно. И после четвертого прыжка я просто не успела свернуть и сделала вольт. За который получила четыре штрафных очка и потеряла шанс попасть в тройку призеров.

Да и не очень-то хотелось!

А рекордом этим – 37 секунд вместо 72 двух и при этом чисто, я горжусь до сих пор. И Шквал тоже им очень гордился. Потому что когда мы отшагивались – под хорошим уже дождем – оба были искренне счастливы и довольны. И погода в этом нам ничуть не мешала.

ПЕРЕЕЗД

Октябрь, наш последний месяц в Ратомке, был плохим. Всех частников таки повыгоняли на прокатную аварийную конюшню. Многие вообще съехали с Ратомки. И только мы одиноко стояли на старом месте.
У меня было официальное добро оставаться здесь до конца октября. Но «добро» устное и очень зыбкое. И чтобы его не потерять, приходилось улыбаться и прогибаться перед всем руководством. И выслушивать каждый раз, какое большое они мне сделали одолжение.

И ладно бы только руководство! Дневальным и ночным конюхам приходилось доплачивать да покупать «чернила», чтобы они не нудели и не вводили зоотехникам в уши, что, мол, непорядок – всех перевели, а этот стоит. Хотя кому какое, казалось бы, дело?

Шквал кашлял все сильнее. Таблетки уже не помогали. Спасались крапивой. Это мне «человеческий» врач-травник подсказал, давать в больших количествах молотую яичную скорлупу и отвар крапивы. Тоже побольше.

Крапива у меня была везде. Пучками висела в каптерке, дома на балконе. Шквал ее тихо ненавидел, но ел. А как иначе, когда она и в зерне, и в каше, и даже в ведре для питья?

Между тем строительство нашей конюшни продвигалось куда медленнее, чем хотелось бы. И сразу вставало множество проблем, от которых далеки частные владельцы, и которые являются постоянной головной болью владельца конюшни. Опилки, зерно, сено. Где купить, как привезти, где хранить.

Сена в тюках мы не нашли. Купили рулоны, которые развязывали и пленкой затаскивали на чердак. Почти неделю на это убили, сенной пыли наглотались. Потому что при покупки рулоны казались красивыми и душистыми. А на практике... Руки тут же черными становились от грязи. Такое вот сено. Но выбора тогда все равно не было.

А потом настал день переезда.
Времени собрать лошадиные вещи у меня не было – последние дни октября мы почти переселились на недостроенную конюшню. Чтобы успеть. Чтобы сделать.

И сделали.


1 числа я как обычно взяла седло и пошла седлать Шквала (поскольку от Ратомки до Тарасово 3 км, в коневозке надобности не было). Катя, моя помощница, тоже самое делала с Умкой. А работавшая у меня тогда девочка Оля отправилась в сарай к Белле.

Хотя ничего нового или непривычного в моих действиях не было, Шквал вдруг очень занервничал. Начал кружить по деннику, шарахаться от уздечки. Громко натяжно ржать.

Я успокаивала его, совала морковку. Обещала, что все будет хорошо.

Поседлавшись, выехали на поле за Ратомкой, стали поджидать Олю и Беллу. И хотя в этой поездке опять-таки не было ничего необычного – на поле этом мы гуляли чуть ли не каждый день – Шквал продолжал беспокоиться. Он тянул меня назад, в конюшню, шумно дышал, неадекватно реагировал на команды.

Потом появилась и Белла. Мысленно перекрестившись, я скомандовала – поехали! И когда Ратомка почти скрылась из вида, перед тем, как окончательно углубиться в перелесок, разделяющий два поселка, Шквал вдруг резко крутанулся на задних ногах, и кинулся обратно.

Я остановила его. Затянула поводом. Заставила вернуться на тропинку. А Шквал... Он еще раз пронзительно заржал. И подчинился.

*** Конец первой части ***